- И тут мы возвращаемся к вопросу о моём отце и принципах. Думаешь, я захочу пользоваться твоим успехом? Не для того отец всю жизнь старался и трудился, воспитывал нас, чтобы я за чужой счёт жил.
- А кто тебе предлагает жить за мой счёт? Я только лишь собираюсь помочь тебе устроиться, так толчок и возможность для старта, так сказать, остальное будешь делать сам. Так согласен?
- Это мне уже больше нравится.
- А хочешь совсем сам – вперёд. Мы, как-никак, идём воевать за мир, а это очень хорошая возможность засветиться и прославиться. Только, - сурово смотрю на товарища, - давай так, чтобы слава твоя не стала посмертной, ты мне ещё нужен по жизни.
- Как же оригинально ты объясняешься в чувствах. – усмехается Чара. – Ты в самом деле боишься меня потерять?
- Да. – хмурюсь. – И давай не будем больше об этом. – друг понимающе кивнул, погоняя коня.
Может быть, более правильной позицией во всех взаимоотношениях и является искренность, но я так не мог. Не могу я выдавить из себя эти приторно-сладкие слова, что разрушают любую броню и самооборону. Не могу.
Не скажу же я ему, как умилялся, смотря на него спящего? Или, как искал его, наплевал на собственную безопасность? Не скажу. Он видит это, наверное, видит. И этого достаточно. В конце концов, он же мне друг, а не возлюбленная. С чего бы мне объясняться ему в любви?
В самом деле, какие бы там странные отношения между нами не были, какую бы порой недружескую нежность я к нему не проявлял, он всегда будет моим другом. Я его люблю, очень люблю. Но это совершенно иная любовь, чем та, которую испытывают к возлюбленным.
Да и в любовь между двумя посторонними людьми я уже и не верю. В самом деле, у моих родителей всё хорошо уже много лет, но они и знают друг друга с детства. Родители же Чары недолго знали один одного, и что из этого вышло? Чарина мать ушла. Ушла. Не остановили её даже маленькие Чара с Мирой. Вот вам и вся любовь.
Нет любви. Есть привязанность. Есть дружба. Есть удобство, когда вам просто спокойно быть вместе, когда такой союз удовлетворяет ваши потребности. Ещё есть выгода. Много чего есть, из-за чего люди сходятся и даже строят семьи, но любовь сюда никак не входит. У моих родителей была дружба. У Чариных – любовь. И что победило, товарищи, в итоге? Что является сильнейшим клеем для семьи и просто двух человек: конкретная дружеская связь и привязанность или какое-то абстрактное чувство.
Как можно так много надежд возлагать на чувство, которому даже чёткого определения нет? Никто не может сказать конкретно, что чувствует влюблённый. Да, говорят про эйфорию, учащённое сердцебиение, рассеяность. Но эти приметы можно подвести под симптому множества болезней. По сути, так и есть: влюбляясь, ты заболеваешь, а когда любовь проходит – выздоравливаешь, наконец, прозревая и видя объект своей страсти не через призму симпатий, а по-настоящему. В такие моменты и наступает то, что называется – разрыв.
Так было и у меня с Урсулой, так было и Чариной матери с его отцом, так у всех. Так зачем же ввязываться в предприятие, которое заранее обречено? Абсолютно не зачем. Любовь приходит и уходит, а чувства иного порядка остаются. В конце концов, чувство привязанности оно сродни голоду – ты не можешь игнорировать его, если оно уже появилось, ты можешь только удовлетворить его. Удовлетворить едой или человеком…
Чара касается моей руки, смущённо улыбается. Указывает пальцем в сторону наших соратников. Задумавшись, я совсем не заметил, как свёл коня с дороги.
- Спасибо. – шепчу, улыбаясь в ответ. – Я последнее время слишком много думаю.
- Порою, философские размышления полезны нашей душе.
- Ага, особенно, когда, задумавшись, ты въезжаешь в столб. – ухмыляюсь и направляю коня в сторону главной дороги.
- Какой ты вредный.
- Я – это я. – поднимаю палец вверх. – Люби меня, терпи меня, в противном случае – не держим. – делаю размашистый жест рукой и ударяю коня по бокам, срывая его в бег к горизонту.
Глава 2
Глава 2
Солнце уже коснулось своим множеством рук горизонта, медленно и лениво уползая за него. Тени удлинялись, а мысли, напротив, становились всё короче и короче: кому охота думать о вечном, после прохождения 50 километров по скудной северной пустоши? И хоть нам и не приходилось передвигаться своими ногами, я был всё равно крайне устал и разбит.