Мои испуганные глаза распахиваются до невозможности широко, а дрожащая рука тянется к лицу, смазывая алые капли и смотря на следы, которые оставила густая жидкость на моей коже. Кое-как отойдя от шока, я перевожу взгляд на стол-алтарь, куда Фредерик щедро сливает петушиную кровь, заливая лист с посланием. Я чувствую, как бледнею, а к горлу подступает тошнота.
Мотаю головой, пытаясь отвлечься, отогнать неуместные чувства. Вновь упираюсь взглядом то в брата, то в залитый кровью алтарь. Расправившись с тушкой петуха, брат аккуратно откладывает мёртвое тельце на клетку, не отводя взгляда от огня свеч, и касается ладонью испачканного кровью послания. С трудом сдерживаюсь, чтобы не отвернуться, когда брат, плавно двигая рукой, размазывает алую жидкость по белизне листа. Размазав животный сок, замарав в нём все руки, Фредерик берёт лист в руки и, так же ничего не говоря, подносит его к свечам, замирая.
Я перевожу взгляд с брата на алтарь и обратно, пропитанный жидкостью лист не горит, но свежая кровь темнеет, запекаясь, а бумага медленно сохнет, становясь твёрже и сморщенней. Через пару минут десятки свечей делают своё дело и бумага вспыхивает. Лист охватывает пламя так жадно и проглатывает так стремительно, что я удивляюсь, как Фредерик не обжёг руки. Но брат умело поворачивал даже самый маленький пылающий клочок, пока от него не остался лишь пепел. Собрав пепел в небольшую металлическую миску, он подходит к окну и открывает ставни.
Дым и запах прокаленной крови, наполняющие комнату, устремляются в окно. Такое ощущения, будто кто-то огромный и жадный втягивает в себя воздух, наслаждаясь дикими ароматами. Не проходит и минуты, как ночь высасывает все запахи, наводящие страх и кружащие голову, комнату поглощает звенящая тишина. От этой вакуумной, звенящей тишины хочется сжаться, сбежать, попытаться разрушить её, но нельзя.
Я поджимаю губы, стараясь дышать ровно и глубоко, стараясь успокоиться и не поддаваться панике. Обнимаю себя за плечи и умоляюще смотрю на Фредерика, радуясь тому, что он стоит ко мне спиной и не может видеть мой взгляд. Так страшно, страшно и слишком давяще тихо…
Но вязкая тишина вмиг разбивается, когда в окно врывается порыв ветра, словно лопатой выгребающий пепел из миски, утягивающий его в темноту ночи и гасящий свечи. Были бы у меня длинные ногти, я бы проткнул свои ладони насквозь, до того сильно я сжимаю сейчас кулаки, чтобы не завизжать от ужаса.
Ветер стихает так же быстро, как налетел. Вновь воцаряется тишина, но уже другая – обычная, в которой слышны удары морозных веток друг о друга, скрип половиц под ногами и другие звуки, обыкновенно наполняющие жизнь.
Наконец, Фредерик отходит от окна, подходя ко мне. Без свеч в комнате совсем темно и ему приходится подойти ко мне вплотную, чтобы иметь возможность разглядеть моё лицо, он берёт мою ладонь.
- Нас услышали. – говорит мой брат.
- А что ты делал? – наконец-то спрашиваю я.
- Пошли, - мягко, но уверенно тянет меня за руку, - я тебя в другом месте расскажу, комната должна отдохнуть.
Брат проводит меня по коридору и останавливается у дверей в ванную комнату.
- Если ты не против, я умоюсь, тебе же не нравится кровь? – спрашивает брат, показывая свои окровавленные руки.
Скомкано киваю, проходя за братом в помещение и вставая у него за спиной. Фредерик склоняется над умывальником, отмывая руки, умывая лицо, а я стою у него за спиной, переминаясь с ноги на ногу и в нерешительности кусая губы.
- Фредерик, - наконец-то решаюсь спросить я, - а что это был за обряд?