- Tuk.4 – озвучивал голос словами сердечные стуки. – Tuk.
Глаза Роберта раскрываются сильнее, словно от широты взгляда зависит возможность видеть, губы приоткрываются в немом удивлённым вопросе.
- А… - только и вырывается из груди юноши звук, так и не ставший полноправной фразой.
Вода, струящаяся по телу, становится всё более ощутимой, всё более реальной и настоящей. Юноша уже чувствует бег этих капель на своей коже, под своей одеждой. Он слышит, он чувствует, что эта вода слушает звуки его сердца, впитывает их в себя и сохраняет.
Роберт хочет уйти. Слишком влажно, слишком промозгло здесь, но, главное – слишком непонятно. Юноша пытается сделать шаг назад, но не может – ноги, будто, вросли в землю. Глаза округляются в немом вопросе, в тихом, но быстро растущем ужасе. Он предпринимает новую попытку сдвинуться с места, но исход тот же – ноги остаются на месте, не позволяя уйти, не позволяя покинуть туман и удушающую, заставляющую сознание рисовать недостающие образы, неясность.
Туман становится всё плотнее, всё жестче и темнее, уже больше походя на густой угольный дым, нежели мягкий водяной пар.
- Отпусти меня… - взмаливается юноша, потеряв надежду сдвинуться с места своими силами. – Отпус…
Воспаленные темнотой зрачки едва не проливаются за глазной край, когда вода, струящаяся под свитером юноши, становится так похожа на тёплую кожу, на мягкую ладонь, на нежное, но уверенное касание.
- Ná bíodh imní ort, beidh tú in ann a thuiscint dom.5 – говорит щекочуще-бархатный голос.
Больше отрицать нельзя, больше отрицать не получится. На груди Роберт лежит тёплая ладонь, жадно впитывающая каждой клеточкой кожи песню юного испуганного сердца. Туман чуть рассеивается, словно начав вибрировать, он приоткрывает завесу тайны.
Ладонь на груди становится настолько осязаемой, что кажется более уместным отрицать своё существование, нежели её. Туман расходится в стороны, образуя узкий коридор, открывая взору почти не дышащего юноши тонкую кисть, тянущуюся от его груди. Закатанные рукава рубашки, выступающая косточка и отчётливые сине-бардовые вены под бархатом кожи. Роберт вновь приоткрывает пересохшие искусанные губы, в надежде, в попытке сказать что-то.
- Я…
- Shh…6 - тихо просит голос, и рука с груди юноши перемещается к его лицу, тёплый палец ложится на губы, призывая к молчанию. - Is cuimhin liom tú, Robert. Gheobhaidh mé tú. Ná amhras air.7
- Ай! – просыпаюсь от удара головой о стену самолёта и страной тряски. – Что происходит? – пробуждение было слишком быстрым, чтобы я мог рационально мыслить. – Мы падаем? – спрашиваю я, ворочая головой из стороны в сторону. – Мы падаем! – уже утвердительно кричу я. – Чара!
Вцепляюсь в руку старшего с такой силой, что тот мигом просыпается, распахивая свои огромные разномастные глаза и начиная ворочать головой в поисках источника шума.
- Чара, Чара, - сбивчиво тараторю, - мы падаем! Самолёт трясётся!
- Что? – не на шутку пугается он. – Мы падаем? Мы падаем! – он начинает паниковать. – Мы уже упали! – визжит он, тыча в пальцем в окно. – Там – земля! Элиот!
У Элиота не было шансов пропустить звук такой громкости и высоты мимо ушей, он сдвигает повязку для сна на лоб, открывая глаза и вопросительно поднимая бровь.
- Чего вы орёте?
- Самолёт упал! – на два голоса заорали мы с Чарой, не отпуская рук друг друга.
Вместо ответа Элиот перегибается через Чару и смотрит в иллюминатор.
- Там земля. – спокойно говорит Элиот, возвращаясь на своё место.
- Так и мы об этом! – кричу я, хватая его за руку. – Мы упали! Самолёт упал! Что делать? – паника полностью охватывает меня, не позволяя мыслить и контролировать эмоции. – Мы все умрём!
- Роберт, - тем же спокойным тоном говорит Элиот, - мы на земле. Если бы мы упали на землю, самолёт бы разбился, и мы все погибли. С учётом того, что я – ведьма и после смерти попаду в ад, могу сделать вывод о том, что я так точно жив, потому что эта картина, - указывает в окно, - никак не вяжется с пейзажами преисподней. Так что, не орите, истерички, и дайте мне поспать.