- Тогда, мы тоже должны быть ограничены в воле и посажены на цепь. – не моргнув глазом, отвечаю я.
- Почему?
- Потому что мы несём опасность. Фредерик, ты сам сказал, в нас половина магической крови и половина животной. И эта животная кровь всегда будет влечь нас к преступным деяниям, шептать нам о сладости свежей и тёплой крови, о вкусе и аромате ещё движущейся жертвы, в плоть которой мы вонзаем свои клыки. Она никогда не позволит нам быть безопасными для мира, просто потому, что дикий зверь не может быть стопроцентно безопасным.
- Но я никого не тронул за всю свою жизнь, - парирует брат, - ни в облике зверя, ни в человеческой обличии. Защита – да, нападение – нет.
- А я укусил во время последней фазы обращения Чару, а потом, уже обратившись полностью, я сломал ему шею. Разве это не нарушило его свободу и безопасность? Я не могу себя контролировать, потому что зверь во мне сильнее, чем человек. По твоей логике, меня нудно посадить на цепь, почему же ты не попытался этого сделать?
- Потому что ты – мой брат.
- Это – двойные стандарты, Фредерик. – качаю головой. – Нельзя делать поблажки для кого-то только потому, что он близкий для тебя человек.
- Нет, Роберт, это – любовь, просто, ты этого ещё не понимаешь. – я открываю рот, чтобы ответить, но Фредерик обрывает меня. – Пошли в дом, отец заждался.
Я проглатываю слова, которые ещё не осмыслил мозг, но которые уже застряли в горле, и киваю, юркая следом за Фредериком в тепло дома.
- Вижу, вы без письма… - говорит отец, как только мы проходим на кухню. Мы с Фредериком переглядываемся, но он продолжает. – Наверное, всё же, случилось дурное с Даниелем.
- Так зовут почтальона? – спрашиваю я.
- Да, - кивает отец, - я не видел его уже три недели, но наделся, что с ним всё хорошо. Все дороги в наших землях проходят через или около леса, а он всегда славился дурным и тёмным…
- Мне жаль…
- Это судьба, сынок. – отвечает мне отец. – Что ж, мальчики, раз так случилось, значит, так тому и быть. Садитесь, - указывает рукой на свободные стулья, - я чай уже давно заварил, но укутал его, он не остыл.
Мы с Фредериком вновь переглядываемся, легко киваем друг другу и занимаем свободные стулья напротив отца. Привычным движением я обхватываю озябшими ладошками непривычно маленькую чашку, вдыхаю незнакомый, чуть горьковатый запах неизвестного чая-отвара и делаю глоток. Слева от меня громко отхлёбывает напиток Фредерик и морщится, косясь на тёмное, почти чёрное содержимое почти чёрной чашки.
- Странный вкус… - говорит брат, ставя чашку на блюдце.
- Это с непривычки. – отвечает отец, делая глоток из своей чашки. – Это фамильный рецепт, с детства его пью, очень полезный напиток.
- Значит и мы привыкнем. – улыбаюсь я, делая глоток и стараясь подавить желание поморщиться от горьковатого напитка. – В нас же одна кровь, значит и вкусы у нас схожи.
- Ты прав, Роберт. – мягко кивает отец.
- Но мой привычный чай мне всё равно больше по вкусу… - говорит Фредерик, но всё же продолжает делать маленькие глотки тёмной жидкости.
- Я тоже привык к другому, - поддерживаю я беседу, - но и этот напиток кажется мне весьма интересным. Вот только горчит чуть-чуть… - свожу глаза на чашке и снова поднимаю взгляд на собеседников. – А ещё такое тепло от него разливается по венам…
- Я же говорю – это очень ценный и полезный настой… - отвечает отец.
- Но всё же странный, - отвечает Фредерик, зевая, - от него так и хочется лечь и закрыть глаза…