Так умирают волки – гордо и в одиночестве, сбежав от прочих глаз…
Юноша-волк лежит на холодной мокрой земле. Его сознание ещё не угасло, но мыслями он где-то далеко-далеко, там, где тепло и уютно, где нет боли и страха, там – где ждут. Под его щекой вязкая грязь, его правая рука вытянута вперёд, лежит на крупном старом корне векового древа, под которым он решил обрести покой. Его ободранную кожу жгут холодные капли мартовского ливня, его глаза закрыты, но не крепко зажмурены а легко прикрыты, как прикрывают свои глаза лишь смирные звери у ног хозяина или у лица смерти.
В груди Роберта мерно и неспешно отсчитывает свои удары сердце. Оно устало, оно изношенно и сбито со своего пути предательством и болью. Он так мечтал обрести семью, обрести настоящих родных людей и тёплый дом, в котором всегда ждут и всегда примут, но – не сбылось. Вместо этого осталась лишь рана на груди, дыра в сердце и истлевший прах надежды в глубине его естества.
Он чувствует холод, но уже не ощущает его, ему всё равно. Его тело промокло уже до кости, кожу охладил не суровый, но холодящий ночной воздух, покрыл её сотнями и тысячами крупным капель и мелких мурашек.
Где-то вдалеке кричит огорченная дождём сова, воет волк, скучая по своей подруге – Луне, которую скрыли низкие дождевые облака, но Роберт уже ничего не слышит. Гром перекрывает все остальные звуки и шорохи дикой ночи, ливень впитывает в себя их остатки, пропуская в сознание юноши лишь безмолвных призраков ночной грозовой картины, безмолвных призраков.
Из-за кустов появляется один из нарушителей ночной тишины – волк. Зверь не взрослый, но уже достаточно крупный, подросток. Он подходит к Роберту, останавливается на расстоянии трёх шагов и начинает принюхиваться к воздуху, в котором так и витают неслышимые человеческим носом нотки сладкой крови, пролитой на сырую землю.
Вдоволь насладившись ароматом крови, зверь подходит к лежащему ничком юноше, склоняясь к его плечам, шее, почти касаясь влажным носом обнажённой холодной кожи. Зверь издаёт тихий звук, походящий на скулёж, и легко тыкает юношу носом в висок.
Я чувствую что-то, какое-т странное и незнакомое прикосновение, шумное дыхание над моим ухом, которое пробивается через шум дождя. Кто-то нашёл меня…
Я жмурюсь и упираюсь содранными ладонями в землю, опираясь на них и вставая на четвереньки, занавешивая сосульками волос лицо. Я поднимаю глаза и…
- Мамочка… - срывается с моих губ шелестящий испуганный шёпот. Передо мной стоит волк, и глаза зверя проникновенно смотрят в мои, отражаясь и плещась в моих помутневших зрачках.
Зверь не делает резких движений, словно, не хочет спугнуть меня, делает ещё один шаг вперёд, касаясь горячей мордой и мокрой шерстью моего лица. По моей спине пробегает табун мурашек, щекоча чувствительные нервы вдоль позвоночника, когда зверь медленно проводит языком по моей щеке, там, где уже налился болью и краской кровоподтёк от отцовского удара.
Я не знаю, что сейчас мной движет: безрассудство ли, интерес ли, а, может быть, всему вина кровь, которой так не хватает моему мозгу сейчас. Я не знаю, но я протягиваю трясущуюся ладонь и касаюсь морды зверя, оглаживаю жёсткую мокрую шерсть, а на моём лице загорается какая-то странная улыбка, по щекам вновь начинают стекать слезинки, теряясь в более крупных и быстрых каплях дождя.
- Ты меня не тронешь… - шепчу я, притягивая зверя к себе и упираясь лбом в его лоб. – Мы с тобой одной крови…
Зверь как-то странно фыркает, чуть отстраняется и снова лижет моё лицо. Из пасти его пахнет гнилым мясом, что сводит мой желудок, грозясь вывернуть его наизнанку, но это быстро проходит. Я быстро привыкаю и к странному запаху, и к мокрой жёсткой шерсти под моими ободранными ладонями, и к непонятному ощущению единения и безопасности, которые я испытываю рядом с диким зверем.