- Я отведу тебя вниз.
Рука старшего берёт меня за безвольное запястье и в этот самый момент меня прошивает новая молния, пронзая от макушки до кончика позвоночника, растекаясь по мелким сосудам страшным мучительным ядом, разрывая мышцы и нервные волокна, застилая глаза топким туманом, в глубине которого происходит взрыв и он окрашивается цветом кроваво-огненного ада. Ничего не видя перед собой, я вцепляюсь когтистыми пальцами в ладонь Чары – не то отпихивая, не то удерживая, а затем впиваюсь в его руку уже такими острыми и длинными клыками.
Мозг оглушает его крик, который кажется слишком громким даже через тот агонический туман, что вьётся в моей голове. Воспалённые вкусовые рецепторы языка жадно впитывают капли сладко-металлической крови, которая бурным потоком стекает по Чариной руке и моему подбородку. Мои острые клыки с лёгкостью пронзили нежную кожу эльфийского запястья, замкнули мышцы и сухожилия, неся невыносимую боль жертве, разорвали крупные сочные, наполненные кровью вены, воткнулись в тонкую кость, рисуя на ней незатейливый рисунок из трещин. Нет…
Нет! Помрачнение немного отходит, агонический туман рассеивается и остаётся только напуганный и побледневший Чара, который безуспешно пытается разжать пасть дикого зверя. Только его запястье, зажатое в моих клыках, вкус пьянящей крови и произвольный бардовый рисунок на полу…
Разжимаю челюсти и тут же отшатываюсь назад, падая с кресла на пол, отползая назад, пока не упираюсь спиной в гладкую и холодную поверхность шкафа. То животное, что есть во мне, заставляет облизывать вкусную жидкость с губ и скалить клыки, но то человеческое, что пока что во мне осталось, придаёт глазам выражение первозданного страха и вини.
- Я… - почти неслышно говорю я. – Я не хотел…
- Что здесь происходит? – слышу недовольный голос Элиота, и через мгновение он сам появляется на чердаке. – Вашу ж мать… - не сдерживает эмоций старший. И я его прекрасно понимаю.
Бледный и растрепанный Чара так и стоит около кресла, держа израненную руку чуть приподнятой. Кожа на его запястье свисает лохмотьями, тут и там видно нежное красное мяса, порванные мышцы. Кровь хлещет нескончаемым потоком, образуя на полу неприлично большую лужу бардовой жидкости. И в довершении всего – моё лицо, перепачканное в крови.
- Что здесь произошло? – спрашивает Элиот таким голосом, какого я от него никогда не слышал.
- Я не знаю, как это произошло… - наконец выйдя из шока, сбивчиво заговорил Чара. – Роберт он… укусил меня.
- Иди вниз. – тоном, не терпящим возражений, говорит Элиот Чаре.
- Я не хотел… - шепчу я, чуть не плача и забиваясь всё глубже в угол. – Я не хотел.
Коснувшись руки друга и перепачкав пальцы в красно-бардовой жидкости, Элиот направился ко мне.
- Я не х… - вновь начал я, но не успел закончить, оборвав звук своих слов.
Подойдя ко мне вплотную, Элиот занёс руку и со всей силы влепил мне звонкую обжигающую пощёчину. Голова моя мотнулась в сторону, а глаза инстинктивно закрылись, выдавливая из-под век горячую и солёную жидкость.
- Пошли. – удаляющиеся шаги, голос Элиот. – Пошли, сейчас я тебе помогу. Всё будет хорошо… - хлопнул люк, и я вновь остался один.
Новая горькая слеза опаляет мою щёку, я не могу найти в себе силы, чтобы открыть глаза. Я не вижу смысла…
Щёку, на которую пришёлся удар, жжёт, заставляя меня увериться в том, что это самая сильная боль, которую я когда-либо испытывал, самые ужасные удары, самые… Самое страшное – когда на тебя поднимает руку тот, кто всегда должен был лишь защищать, в том числе и от подобного. Ни одни, даже самые жестокие, страшные и изощрённые побои не сравняться с простой пощёчиной от родителя, последняя всегда будет тысячекратно болезненнее.