А чего я хотел? В конце концов, я им даже не родной, с чего бы им всё терпеть и всё прощать? Всем нравятся милые щенята, которые умильно тяфкают, смотрят на тебя своими преданными ясными глазками и виляют хвостом. И никому не нравятся звери, рядом с которыми ты чувствуешь себя куском мяса. Никому не нужен взрослый хищник, каким бы милым щенком он не был. Никому. И Элиот с Чарой едва ли станут исключением. Чара… Чара он – добрый, даже слишком добрый, он простит меня. Непременно простит. А Элиот… Он теперь точно станет смотреть на меня иначе, я бы и сам стал. Как можно делать вид, что ничего не случилось, если я укусил своего, пусть не родного, но родителя? А что будет дальше? Я не знаю… Это самое страшно – незнание, и, как назло, именно оно и преследует меня всю мою жизнь.
Новый столп искр в моём позвоночнике заставляет меня отвлечься от невесёлых мыслей, распахнуть глаза, которые вновь застилает агонический туман, и выгнуться до невозможного сильно. Услышать хруст своих рёбер и позвонков, и рухнуть на пол, проваливаясь в обморочный сон.
- Я хочу умереть… - соскальзывает с моих губ сухой хрип.
Взрыв в глубине моих нервных волокон распахивает обожженные веки, по-кошачьему сужает, а затем до предела раздвигает границы зрачков, ударом по сознанию гася в них свет.
Глава 17
Глава 17
Мне повезло. Если то, что со мной происходит, вообще уместно называть словом «везение»…
В этот раз моё обращение, мой слом происходил практически без участия сознания, психика то и дело не выдерживала, срывая стоп-кран и все предохранительные клапаны, и отправляла меня в небытие. К моему большому счастью из этих адских трёх дней, которые предшествовали полнолунию, я не находился в состоянии бодрствования и одних суток…
Полуоткрытые глаза безучастно «ощупывают» тёмно-пыльное пространство чердака. Волчье зрение, оттеснившее человеческий взор, видит все вещи и черты совершенно в иной плоскости, в иных красках. Но больше меня заботит обоняние. Воспаленный нюх зверя улавливает каждый, даже самый тонкий и неясный запах, каждый оттенок и перелив, распыленный в пространстве дома.
Гулко сглатываю и прикрываю глаза. Желудок сводит голодным спазмом, я не ел уже три дня… Целых три дня агонии я не принимал ни пищу, ни питьё. Обычно, Элиот и Чара старались как-то помочь мне в это нелёгкое для меня время, но сейчас их не было. С того момента, как я сомкнул свои челюсти на руке Чары они больше не появлялись в моём убежище. И я не могу их в этом винить… Кого можно винить в том, что он защищает себя и самых дорогих себе людей?
А, может быть, я и ошибаюсь. Может быть, они приходили, даже пытались что-то сделать, но я был в бессознательном состоянии. Всё возможно. Эти адские дни, предшествующие «фазе зверя» и идущие после неё, всегда становились серьёзным испытанием для нашей маленькой несуразной семьи, но такого не происходило никогда. Никогда я не позволял себе переходить черту дозволенного.
Сглатываю отсутствие слюны, ужасно хочется пить. Пересохшее горло дерёт, но пока я не могу позволить себе спуститься и испить желанной влаги, не могу.
«Терпи, Роберт, терпи», - мысленно говорю я себе, говорить вслух я уже не могу… Сегодня третий, заключительный день перехода. Сегодня на небо впервые выйдет полная Луна, завершив череду моих агоний и окончательно обратив меня зверем. Я чувствую, что осталось совсем чуть-чуть…
Тело уже почти не ломит: обращение почти завершилось, что позволяет мне встать сначала на четвереньки, а после на две ноги, выпрямляясь в полный рост и цепляясь взглядом за чёрный прямоугольник окна. Сейчас где-то одиннадцать часов вечера, ещё немного и выйдет полная Луна, положив конец моим мучениям.