Но у него блещет не только лицо, он весь сияет, с головы до ног; олимпийская сила и гордость светится в каждом напряженном мускуле от шеи и до ступней; положение каждого сустава, каждый изгиб дышит и говорит. Каким образом могло бы это отразиться на бессмысленно-круглом туловище птицы? Куда бы девалась эта красота, это видимое и осязаемое проявление силы и смелости?
Человек с туловищем птицы есть нелепость. Но не здесь еще кончается его преобразование, если он вздумает летать. Читатель чувствует, что мы только слегка касаемся здесь вопроса, способного к широкому и математически строгому развитию. Летание есть определенный механический процесс; он возможен только при известных механических условиях. Выводя эти условия одно за другим со всевозможною точностью, мы нашли бы, что тело человека, чтобы подходить под эти условия, должно все более и более приближаться к телу птицы. Таким образом, мы убедились бы, что летать может только птица, и что человек и лошадь, чтобы летать, должны превратиться в птиц.
Укажу здесь только на одно обстоятельство; птицы, вообще говоря, гораздо меньше зверей. Это не есть каприз природы, ее произвольное распоряжение. Нет, это зависит от того, что животные слишком большие, слишком массивные не могут летать, то есть из костей и мускулов, из тяжей и перьев невозможно построить летающее существо, которого вес был бы больше известного предела. Отсюда следует, что если человек желает летать, то он должен уменьшиться до величины какого-нибудь кондора или пеликана. Меньшая величина, по-видимому, не беда; но вместе с уменьшением тела должно произойти и уменьшение мозга, а иметь в голове мало мозга, как известно, есть истинное несчастие, бедствие невознаградимое.
Что же мы выведем из всего этого? Птицами нам быть вовсе не хочется, мы хотели бы остаться людьми и только получить способность летать. Если же мы готовы отказаться от летанья, лишь бы остаться людьми, то спрашивается, ужели человеческие движения имеют такое низкое значение, что мы должны завидовать движениям птицы, ее полету? Почему упомянутый выше профессор зоологии провозгласил с такою уверенностью, что летать лучше, чем ходить?
Решить, что лучше и что хуже — дело вовсе не легкое; приниматься за такой вопрос легкомысленно и торопливо вовсе не следует. Очевидно, преимущество птицы перед человеком состоит в скорости передвижения. Но разве скорость единственное достоинство движений? Разве можно сказать, что чем движение скорее, тем оно лучше? Скоро, да не споро, тише едешь — дальше будешь, говорит русская пословица. И действительно, достоинство движений состоит главным образом не в скорости, но в том, что содержится в самих движениях, что ими достигается. Сила движений, их свобода, их многообразие гораздо важнее, чем скорость. И легко убедиться, что человек в этом отношении превосходит всякую птицу. Принимая в соображение тяжесть человека, мы найдем, что и поступь его в высочайшей степени легка и быстра, но сверх того, нет ни одного животного, которое бы во время передвижения до такой степени свободно владело своим телом, как человек. Птица совершенно поглощена своим полетом; делать что-нибудь на лету она не может. Между тем, человек, передвигаясь с места на место, в то же время может свободно и сильно действовать всеми верхними частями своего тела. Ни одно животное не способно к таким разнообразным движениям, как человек. На этом основана гибкость, разнообразное расчленение, стройное соотношение многих частей — те черты, которыми резко отличается человеческое тело и которые так восхищают нас в его прекрасных образцах. В человеке природа разрешила высокую механическую задачу — сочетать наибольшую легкость движений с наибольшею их силою и свободою и с наибольшим разнообразием. Птицам завидовать нам не в чем.
Да и зачем нам крылья? Так иногда вздумается — хорошо бы полететь да сесть на крест Исакия, чтобы взглянуть оттуда на Петербург; или вдруг захочется от скуки слетать в Одессу, нечаянно влететь в окно к старинным знакомым и спросить их: «Ну, как вы здесь поживаете?» Но чтобы вообще мы имели склонность к воздушной жизни, этого нельзя сказать. Мы вовсе не желаем беспрерывно шнырять по воздуху, жить воровством, подхватывая себе добычу то в одном, то в другом месте, ночевать на скалах, на деревьях или на вершинах церквей и башен. Если же так, то для чего же бы мы стали подниматься на воздух и что бы мы такое важное стали там делать? Очевидно, если бы мы имели крылья, то сохраняли бы их только на случай капризов или чересчур хорошей погоды, а в обыденной жизни пользовались бы ими разве как опахалами.