— Это дешевая жесткая кровать, милая. Перестань.
— Лучше посмотри, как я парю! — И она проехалась на одной ножке по стальному ребру кровати. — Как тебе моя лунная походка?
— Успокойся.
— Я спокойна. Ха-ха-ха! — Зета с шумом и треском перепрыгнула на переднюю спинку. — Тебе меня не поймать, папа!
— Ты меня слышала? — прикрикнул на нее Старлиц. — Не зли меня!
Но Зета перенеслась, как пушинка одуванчика, на верхнюю перекладину оконной рамы, прокатилась по ней, медленно проехалась по потолку и задержалась, как клубок паутины, в верхнем углу комнаты.
— Не поймаешь, не поймаешь! Я не слезу! Видишь, папа, как плохо я себя веду! Ха-ха-ха!
— Ты сейчас дождешься!
— Вот я и полетела! Ха-ха-ха!
Не столько сердито, сколько грозно Старлиц извлек из сумки одноразовый фотоаппарат.
— Лучше слезь, Зета! Не заставляй меня прибегать к этому!
Но Зета, исступленно мотая косичками, запрыгала по потолку. Вниз посыпалась штукатурка. Старлиц взял фотоаппарат наизготовку и навел объектив на дочь. Вспышка — и Зета с грохотом рухнула вниз. Воя от боли и злости, она, сжимая ушибленную коленку, стала театрально кататься по полу.
День выдался долгим и утомительным для них обоих.
Зета забылась тревожным сном, а Старлицу было по-прежнему не по себе. Он чувствовал в номере отеля непонятный запах. Угораздило же его напиться в паршивой ночлежке, накуриться и смертельно устать посередине Тихого океана! Его мучила отрыжка, он не исключал закупорку артерии или какие-нибудь еще внутренние неполадки, вплоть до готовящейся смертельной коронарной катастрофы.
Винить Гавайи было вовсе не обязательно. Что-то разладилось в нем самом, в городке, на острове, на планете, во всей Вселенной. От проблемы было некуда деваться: он чувствовал ее запах, в каком бы далеком космосе она ни зародилась. Неоновое солнце, прячущееся за воняющую хлоркой кучу мусора… Пустота, холодный синий бассейн, последние безжизненные пузыри, губная помада, как застывший жир, шприцы с обломанными иглами…
Старлиц нашарил телефон и набрал номер.
— Shtoh vy khotiti?
— Виктор? Это Леха Старлиц.
— Вы на Кипре?
— Нет, на Гавайях.
— Гавайи? Телевизионный полицейский боевик? Брюнет, автокатастрофы, негодяи, револьверы?
— Да, нет, может быть. Я насчет группы, Виктор.
— Можете раздобыть мне грин-карту?
— Виктор, с группой ничего не случилось?
— Как же не случилось! — Виктор громко облизнул губы. — Одна из них умерла.
— Ты мне уже говорил. Француженка.
— Кто, та? Нет, теперь Итальянка.
— Ты шутишь! Итальянка?!..
— Утонула в гостиничном бассейне. Наркотики, купание… Все как обычно.
— Где сейчас группа? Где Озбей?
— Мехмет Озбей в Стамбуле, дрессирует новую Итальянку. Это будет мусульманка из Албании.
Старлиц застонал.
— Твой дядя близко? Передай ему трубку.
— Вы что, пьяны? Кажется, вы напились. Мой дядя все еще труп, Леха. Он находился на авиабазе в Белграде в первый натовский налет. Разве вы не помните?
— Он жив.
— Даже если бы Пулат Романович был жив, вы бы не смогли с ним поговорить. НАТО напало на суверенное социалистическое государство и взрывает все электростанции и телефонные узлы.
— Не болтай глупости. Авианалеты всегда лучше выглядят на бумаге, чем если взорвать телефонную станцию.
— Даже если бы мой дядя был жив, а югославские телефоны работали, он бы с вами не поговорил, потому что геройски защищал бы демократически избранного президента славянского народа Слободана Милошевича.
— Расскажи это Жириновскому, парень. Сколько воздушных боев дали НАТО югославские ВВС? Я немного не в курсе событий.
— Не слишком много, — признал Виктор.
— В таком случае наш ас мог остаться в живых. Зета села в постели.
— Кто это, папа? Моя мама?
— Нет.
Зета угрюмо шмыгнула носом. Она была бледной и напуганной.
— Я хочу поговорить с мамой.
— Помнится, она была на Кипре. Туда я сейчас и звоню.
— Насчет группы?
— Да.
— «Большая Семерка» погибнет?
— Нет, у группы все отлично. Умрут только девушки.
— Ты должен их спасти, папа.
— Зачем?
— Не знаю. Но ты должен это сделать, папа. Ты просто должен спасти их!
Старлиц вернулся в особняк с мыслью выклянчить у Макото денег. Но Макото никого не принимал. Служанка, выполнявшая его распоряжения, повела Старлица и Зету к Барбаре.
Барбара нежилась в саду в шезлонге, надзирая за прислугой, которая лениво выпалывала розы-мутанты.
— Какая прелестная крошка! — воскликнула она, увидев Зету.
— Mahalo [72], — сказала Зета. — Можно мне кокосового молока? Оно так хорошо пахнет!
Барбара подозвала другую служанку и велела ей проводить Зету на кухню.
— Макото занят монтажом студийных записей, — сообщила она. — Он никого не принимает. Особенно тебя.
— Он не бесится?
— Нет, но произошла путаница с контактными линзами. — Старлиц промолчал. — Я теперь проклятая? — спросила Барбара. — Макото сказал, что я была сверхъестественной. Не зашла ли я слишком далеко? Я обречена?
— Не больше любого другого, — отмахнулся Старлиц.
— Я действительно была волшебной? Это правда?
— Правда в том, что ты — кумир, Барбара.
— Это ему и не нравится, — проговорила она, дрожа нижней губой. — С кумирами у нас иногда возникают проблемы.
— Ты сожительствуешь с психованным музыкантом, детка. Брось.
— Я — кумир. Он меня сломает?
— О чем ты?
— Он меня сломает, да? Вечно он заставляет меня читать эти свои дурацкие книжки, где совершенных женщин ждет смерть.
— Макото мог бы тебя сломать, но я уверен, что он этого не сделает.
— Значит, он меня бросит? Ради другой богини? — Оставаясь в солнечных очках, Барбара поджала губы.
— Да, бросит. Когда ты его похоронишь. Когда его не станет.
— А не ради другой богини?
— Ни в коем случае.
— Это хорошо. — Судя по ее виду, у нее отлегло от сердца.
— Успокойся, Барбара. У ситуации есть преимущества. Макото не замечает, как ты стареешь. Он тебя вообще не видел. Он видит только волшебство. — Старлиц перевел дух. — Люди любят кумиров из-за звезд, сыплющихся у них самих из глаз. Макото — твой главный поклонник. В некотором смысле это обуза, но это можно пережить.
— Я вынуждена жить на пьедестале.
— Конечно, но только до тех пор, пока он не умрет. Барбара потерла щеку.
— Пораскинь мозгами! Ты трижды в день занимаешься аэробикой-хулу, а твой мастер игры на укулеле [73] жует мясной фарш и курит марихуану без фильтра. У этого сюжета возможен один-единственный конец. Есть все шансы, что ты переживешь Макото на двадцать — двадцать пять лет и получишь все. Конец кумирам и толпам, ты сама себе хозяйка — пожилая дама, которой не нужно думать о сексапильности, фотографировании, восхищенном свисте вслед, вызовах на бис. Пожилая женщина с кучей собственных денег — это же совсем другая жизнь! Никто на свете не может тобой помыкать: мужчины перестали тебе приказывать, потому что больше тебя не замечают. Вот когда ты станешь собой!
— Это мое будущее? Говорят, ты умеешь предсказывать будущее.
— Дай-ка мне для верности ладонь. — Подавив зевок, Старлиц пригляделся к узору линий. — Все правильно.
Барбара выдернула у него руку и смущенно потерла ладонь.
— Я подумаю обо всем этом.
— Подумай, очень тебе советую. Пораскинь мозгами. Трудно стать собой, когда ты всю жизнь ублажала других.
Барбара оглядела сад. Разговор давался ей с большим трудом.
— Ненавижу эти мерзкие розы! Они — будущее, но не мое. Я рада, что уничтожила все до одной. — Старлиц молча кивнул. Барбара поймала его взгляд: — Если я дам тебе денег, ты уедешь и пообещаешь долго-долго не возвращаться?
8