— А «Большая Семерка» вместо этого готовится совершить в двухтысячном году крупный тур: Марокко, Тунис, Алжир, Египет, Пакистан, Малайзия.
— У нее новый импресарио.
— Какая разница? Вы же обещали. Старлиц беспомощно пожал плечами.
— Озбей все переиначил. Все перевернул с ног на голову. Девушки должны были остаться жить, а группа — исчезнуть, как мыльный пузырь. Вместо этого выживет группа. «Большая Семерка» превращается в чрезвычайно успешный проект. А девушки умирают одна за другой.
— Забавно…
— Это не шутки, приятель. Кашмас выдвинул табурет и сел.
— Вы читаете мою колонку? «День, когда пересох Босфор». «Как я потерялся в зеркале». Романтические рассказы о гангстерах в Бейоглу. Обозревателю всегда нужен свежий материал.
— Я не читаю по-турецки.
— А турецкого писателя Орхана Памука читали? Его много переводят. Он написал «Белый замок» и «Черную книгу».
— Кажется, я видел рекламу его книг.
— Памук понимает турок. Нашу благородную, измученную светскую республику. Со всеми ее воспоминаниями и забывчивостью. Он еще молод, но уже сравнялся с Кальвино и Гарсия Маркесом.
— Итало Кальвино умер, а Гарсия Маркес угодил в больницу.
— Что ж, значит, в следующем веке настанет время, когда мир хотя бы немного прислушается к Турции.
— Не возражаю, — пробурчал Старлиц.
Кашмас поставил обтянутые пиджаком локти на стол и почесал висок.
— Каким ветром вас занесло в этот уголок нашей страны, в цитадель Северика Бея? Разве вас не предостерегал ваш Госдепартамент?
— Я не турист, а владелец компании грузовых перевозок, вожу товары, продукты. Плевать я хотел на госдеп!
— Вы разлюбили музыку? Гонку Уц? Это ее родной город. Она родилась у сирийской границы. Здесь ею очень гордятся. Наверное, вы видели ее на афишах, ее компакт-диски, видеокассеты. Она повсюду. — Старлиц не прореагировал. — А мистер Мехмет Озбей? С ним вы хорошо знакомы?
— Неплохо.
— Почему у него нет детства?
— Что?!
— Можно прочесть о его публичных появлениях, деловых контактах. На его светских встречах толпится народ. Но детства у Мехмета Озбея нет. Я проверял. Ни школьных табелей, ни родителей. Никаких исходных анкетных данных. Копнуть чуть глубже — и Мехмет Озбей исчезает.
Старлиц положил вилку.
— Послушайте меня. Верно, я раз десять вымогал денежки у этой вашей Milliyet, поэтому я вам кое-что растолкую, но повторять не буду. Не вздумайте раскапывать прошлое Мехмета Озбея, иначе от вас останется только меловый контур на тротуаре. Если вы все равно приступите к раскопкам, то хотя бы не занимайтесь этим в родном городе Гонки Уц. Здесь хозяин Северик Бей, а он — горский бандит, барон-разбойник средневекового замеса. Похититель людей, вымогатель, автомобильный вор, наркоторговец первой гильдии. К тому же у него собственный телеканал. Журналисты, начинающие задавать здесь вопросы, кончают жизнь с наручниками на руках в украденных машинах, отправленных на дно озера.
Кашмас устало пожал плечами.
— Вы думаете, для турецкого журналиста это новость? Эта страна — моя родина. Я прожил здесь всю жизнь. Это моя плоть и кровь. А Северик Бей — известный сторонник правительства, член парламента от правящей партии, выступающий с речами о светском государстве и политехническом образовании.
— Образцовый персонаж!
— Я вас утомляю, мистер Старлиц? Иностранцам скучны разговоры про турецкую политику. У нас ведь одни дервиши, убийства и скандалы. Лучше поведайте свою историю.
— У меня ее больше нет.
— Вижу по вашему лицу, что есть, и прелюбопытная. Некоторые различают истину в кофейной гуще, а я наблюдаю ее в лицах.
— Я стар и утомлен, заядлый курильщик. Тут и сказочке конец.
— Правда, что вы гоняете свои машины по всей Турции, уговаривая людей обменивать старые лампы на новые?
— Это правда. За океаном существует большой коллекционный спрос на старинные турецкие изделия из меди.
— Я беседовал с водителями ваших грузовиков, — продолжил Кашмас. Его глаза, отягощенные мешками, глядели тепло и доверчиво. — Они рассказывают о вас странные вещи. Месяцами вы прочесывали закоулки Стамбула и Анкары. Вас видели вблизи мечетей с рухнувшими минаретами, среди старых развалин, в домах, переживших пожары и землетрясения, в брошенных лачугах дервишей. В грязной одежде, но в зеркальных очках. Вас интересуют грязные сделки, местные чудеса, тени погибших мошенников и наркоманов. Вы вечно спешите, словно за вами гонятся, словно ваше время истекает. У вас бледное лицо и бегающий взгляд. Стамбульские ночи никогда не кончаются.
— Послушайте, Шахерезада, я вынужден рассеять ваше заблуждение насчет водителей-турков. Они непроходимые невежды. Да, я смотрю на часы, потому что внедряю современную эффективность в вашу хромающую систему доставки. Я осуществляю поставки в строго назначенное время, заказы выполняются за одну ночь, и это в стране с паршивыми дорогами без дорожных знаков. Это наука, ясно? Грузовики должны приезжать в точное место в строго назначенное время. Глобальный контроль, компьютерное слежение.
— Как таинственно и поэтично! Почему здесь, мистер Старлиц?
— Мне нравится здешняя кормежка. Я здесь завсегдатай. Постоянный клиент. Мое любимое кафе.
— Почему этот пограничный турецкий городок? Здесь не проворачивают больших дел. Жизнь здесь дешева и скучна. Здесь селятся отставные полицейские. Те, кто выходит в отставку после половинной выслуги из-за предпочтения к традиционным методам пыток, а не к новым, интернациональным.
— Мне нравится собирать антиквариат, — сказал Старлиц и встал из-за стола, чтобы отодвинуть занавеску и выглянуть в окно.
По крутой извилистой дороге ехал один из его грузовиков, груженный обычным грузом. Обязательным, на котором он нес убытки. И другим, упрятанным в запечатанный, не дребезжащий даже на самых гиблых ухабах контейнер.
— Не думайте, что я напрашиваюсь на неприятности, — сказал ему Кашмас. — Или что хочу доставить вам беспокойство. Кто нынче читает газеты? Это вам не шестидесятые годы. Я безобидный чудак, интеллектуал от поп-культуры, писака со смешными идеями, пользующийся языком меньшинства. Иногда мне самому кажется, что я пахну смертью.
С горы донесся высокий рев. С каждой секундой он становился ближе.
— Иногда я улавливаю это в людях, — добавил Кашмас. — У меня особый дар.
Из-за поворота, издавая невыносимый визг резины, вылетела красная спортивная машина Гонки. Стар-лиц прижался к стеклу лбом, вобрав голову в плечи. На Гонке развевался длинный шарф, как на Айседоре Дункан, лицо закрывали малиновые солнечные очки.
Со скоростью крылатой ракеты она поравнялась с неуклюжим громыхающим грузовиком и тут же, дико сигналя, вырвалась вперед, как красная молния или как взмах опасной бритвы.
— Глазам своим не верю! — прошептал Старлиц. — Не думал, что у нее получится.
За спортивной машиной мчалась другая, противоположного класса, — тяжелый бронированный лимузин Северик Бея. За рулем восседал, вдавливая в пол педаль газа и безумно улыбаясь, сам феодал. Не успев отвернуть в сторону, он со всего маху врезался сзади в грузовик. Раздавшийся звук напомнил визг с концерта хэви-метал. Пуленепробиваемое стекло не треснуло, а сильно вогнулось внутрь салона, суперсовременная броня не лопнула, а пошла волнами. Тяжелый грузовик встал на дыбы, покачался на задней оси, с оглушительным стальным скрежетом осел на капот «мерседеса», как слон, насмерть пронзенный острым носорожьим рогом.
Старлиц бросил на столик деньги и без единого слова покинул придорожное кафе. Кашмас поспешил за ним, на бегу доставая из вместительных карманов твидового пиджака блокнот и фотоаппарат.
Вздыбленный металл возмущенно стонал и испускал жар. Кашмас топтался на месте, громко причитая по-турецки и пытаясь заглянуть внутрь автомобиля.
— Помогите! — обратился он к Старлицу по-английски.
У водителя сработала воздушная подушка. Окровавленный Северик Бей был еще жив. Кашмас замахал руками, останавливая транспорт, чтобы Старлиц, выволокший раненого курдского вождя из машины, мог уложить его на асфальт. Северик Бей мог бы пострадать гораздо сильнее: у него было сломано плечо и несколько ребер, но это не мешало ему ковырять асфальт ногтями, плеваться кровью и клясть судьбу.