Выбрать главу

— Папа Римский?

— Вознесение. Эйдолоническое присутствие. Из-за грозы у нас технические неполадки, но вскоре мы снова будем в он-лайне. Могу я вам чем-нибудь помочь? Или хотите просто помолиться?

Боль опалила Чистотцу спину, перед глазами снова возник мальчик в ванной… зажженные свечи… Потом в глаза ему словно бы ударил луч фонарика, и он начал задыхаться. Запах изюма усилился, жжение в спине стало таким острым, что он буквально видел перед собой буквы.

— Пойдемте, — прошептал отец Доминик, заметив его мучения. — Вот сюда, в исповедальню.

Священник всегда чувствовал себя неуютно, говоря с теми, кто пришел с улицы, но любил хвастаться исповедальней с ее решеткой из прессованного цинка. Она была такой тонкой работы, что отцу Доминику казалось, будто решетка способна удерживать проходящие через нее голоса, а если ее особым образом погладить, может даже воспроизвести признания неверных супругов.

— Как давно вы исповедовались? — спросил священник, когда они оба сели. Уединение и запах прессованного металла его воодушевили.

— Не знаю. Я даже не уверен, что я католик. Но у меня видения, а еще я слышу голоса, — признался Чистотец. — Я вижу маленького мальчика. Свечи… и зеркало.

Даже описывая образы, он чувствовал себя испоганенным, грязным. Сами слова его пачкали.

— Мальчик голый? — спросил отец Доминик.

— Что? Да. И… он стоит, согнувшись над унитазом или столиком… Боюсь, я совершил что-то скверное. Ритуал…

— Расскажи про мальчика, — донесся через решетку тихий голос.

— У него круглые ягодицы.

— А кожа гладкая?

— Что?

— Я про… следы насилия видны?

— Не… нет, — пробормотал Чистотец и снова уловил запах изюма, душок разложения: вонь изо рта и розовая вода.

— И что ты чувствуешь рядом с ним?

— Да не знаю, был ли я рядом! Понятия не имею, кто он и где!

— Но ты его желаешь.

— Нет! Я не трахаю детей. Вы меня слушаете?

Ощутив хриплое дыхание священника, Чистотец вдруг подумал, а не слишком ли внимательно тот слушает.

— Знаете, что я думаю?

— Нет! — пробулькал голос. — Не знаю!

— Вы лжете, — сказал Чистотец, и ему показалось, что он ощущает саму душу старика — словно распухшая опухолью и изъязвленная тухлым плавленым сыром, она сочится к нему через решетку.

— Кто… кто ты такой? — Священник стал задыхаться.

Чистотец с трудом сглотнул, борясь с подкатывающей тошнотой. И словно голос эхом отдался по святилищу, но прозвучал лишь в его голове: «Человек Штормов».

— Кто… кто ты? — воскликнул старый священник, и его голос дрогнул.

— Я не ощипыватель фазанов, но сын Ощипывателя Фазанов, и я буду ощипывать фазанов, пока не придет Ощипыватель Фазанов.

Захлебнувшись вздохом, священник привалился головой к решетке.

— Прости мне, отец… Мне тоже они снятся. Мы так похожи.

— Нет! — вырвалось у Чистотца. — Мы не похожи. Не знаю, как это происходит… но эти сны не мои! А вы, святой отец… если вы заслуживаете так называться…

Вырезанная у него на спине цитата жгла как кристаллики марганцовки.

— Знаю! — взвизгнул старый священник, закрывая дрожащими руками лицо. — Но я же не один такой! Их много… они творят ужасные вещи! Все время! А у меня только порочные мечты!

Чувствуя подступающую к горлу тошноту, Чистотец бросился вон из исповедальни, вышибив по пути какую-то дверь. Снаружи воздух был полон пыли и этанола, но теперь даже как будто освежал. Мимо тянулась вереница кришнаитов. Пристроившись в хвост, он следовал за их песнями и барабанным боем до ближайшего перекрестка, а там в голове у него понемногу прояснилось, и жуткое жжение в спине немного спало.

Посчитав себе пульс, отец Доминик подождал еще немного, удостоверяясь, что странный незнакомец действительно ушел. Потом он услышал необычный звук — то ли шепот, то ли треск. Он толкнул дверь, но та не поддалась. Спокойно, соберись. Мечты о мальчиках… Нечистые мысли сбили его с пути истинного. Забормотав вполголоса молитву, он невольно придвинулся к решетке. У него возникло странное ощущение: будто стенки исповедальни сдвигаются. Он отер рукавом влажный лоб. Руки у него дрожали. Дверь не поддавалась. Он позвал на помощь. Воздух казался плотным, как старый бархат. Как же исповедальня может сужаться? Это же безумие. И все равно он не мог отделаться от мысли, что стены надвигаются на него. Трудно дышать! Места нет! Но такого не может быть! Вот что бывает, когда слушаешь, как люди облегчают себе душу и раскрывают свои мысли.

Это лишь минутная слабость, совсем не похожая на годы и годы истинно…