Зейтун решил не сопротивляться. Чтобы даже намека на сопротивление не было. Стоял посреди камеры, подняв руки, упершись взглядом в дверную решетку.
Но они ворвались в камеру, как будто перед ними был убийца, застигнутый на месте преступления. Сыпля ругательствами, трое щитами оттеснили Зейтуна в угол, прижали лицом к цементной стене, надели наручники, нацепили на ноги кандалы.
Потом Зейтуна вытолкнули в коридор. Пока трое крепко его держали, двое обыскивали камеру: сдернули простыни, перевернули матрас, прочесали все помещение.
Двое сняли с него кандалы и наручники.
— Раздевайся, — велел один из них.
Зейтун замялся. Нижнего белья по приезде в «Хант» ему не выдали. Если он снимет комбинезон, останется в чем мать родила.
— Поторапливайся, — последовал приказ.
Зейтун расстегнул молнию комбинезона и выпростал руки. Спустил комбинезон сначала до пояса, потом снял совсем. Неловко было голым стоять в окружении людей в черной спецназовской форме. Зейтун закрылся рукой.
— Нагнись, — скомандовал один.
И снова Зейтун замялся.
— Выполняй приказ.
Зейтун нагнулся.
— Ноги шире, — велел охранник. — Обхвати лодыжки.
Зейтун не знал, кто и как его осматривает. Ждал, что опять полезут в анус.
— Ладно, разгибайся, — сказал охранник.
Пожалели, избавили от позора.
Зейтун распрямился. Кто-то ногой задвинул оранжевый комбинезон в камеру, потом втолкнули и самого Зейтуна. Пока он натягивал комбинезон, «черные» пятились назад, закрываясь щитами.
Дверь камеры захлопнулась. Команда пошла дальше — обыскивать очередную камеру с очередным арестантом.
От других заключенных Зейтун узнал, что такие проверки — обычное дело. Охрана ищет наркотики, оружие, контрабанду. Не реже, чем раз в неделю.
Суббота, 17 сентября
Уставший до изнеможения, Зейтун почти весь день пролежал не вставая. В прошлую ночь он не сомкнул глаз. Как ни старался вычеркнуть из памяти вчерашний обыск, ничего не получалось: стоило закрыть глаза, и перед ним всплывали черные фигуры по ту сторону решетки, готовые ворваться в камеру и его схватить.
Казалось, уже много недель он спал урывками — и днем, и ночью. Зейтун не мог вспомнить, когда проспал больше трех часов кряду.
Какое он имел право причинить семье столько горя? Государство, без сомнения, тоже внесло свою лепту, но началось-то все с него. Это же он сам отказался эвакуироваться. Остался присмотреть за домами, не хотел бросать бизнес. Да еще вбил себе в голову, что без вмешательства провидения тут не обошлось. Решил, что Аллах возложил на него часть своих обязанностей, дабы он восславил Его добрыми делами.
Какая глупость! Как он посмел столько о себе возомнить? Он подверг опасности не только свою жизнь, но и, соответственно, свою семью. Разве он не знал, что оставаться в Новом Орлеане, где практически введено военное положение, опасно?! Знал, конечно. Столько лет вел себя осторожно. Никогда не высовывался. Был образцовым гражданином. Но после урагана решил, что его предназначение — помогать попавшим в беду. Поверил, что это чертово каноэ позволяет ему выступить в роли поводыря и спасителя. Потерял путеводную нить, одним словом.
Он слишком многого ждал. Слишком на себя надеялся.
В Сирии, откуда он уехал тридцать лет назад, люди трезво смотрели на вещи. Тамошние политические реалии, и тогда, и сейчас, не давали оснований бездумно и слепо верить, что справедливость восторжествует. Это Зейтун, прожив в Штатах много лет, привык думать иначе. Верить, что все всегда получается, что трудности можно преодолеть, что тяжелый труд приводит к успеху, что государственная машина работает, пусть со сбоями, пусть медленно, как в Новом Орлеане, однако работает.
Но теперь все сломалось. Вернее, каждая часть государственной машины — полиция, армия, тюремная система, — предназначенная для защиты таких людей, как он, стала пожирать всякого, отважившегося к ней приблизиться. Зейтун долгое время верил, что полиция самоотверженно защищает интересы граждан. Что армия находится под оправданно жестким контролем многочисленных законов, правил, просто здравого смысла, человеческой порядочности, наконец, и ее действия разумны, на нее можно положиться.
Но теперь на всех надеждах можно поставить крест.
Эта страна ничем не отличается от других. Совершает непростительные ошибки. Его история — хороший тому пример. В процессе оголтелой борьбы с реальными и надуманными угрозами ошибок не избежать. Будут подозревать невиновных. И будут бросать их в тюрьму.