— Сюда надо батарею от карманного фонаря, освещение внутреннее, для работы под землей, — объяснил я и, откинув крышку от окуляра второй, короткой трубки, нажал, как было написано, кнопку и увидел вдруг совершенно отчетливо шкалу, подобную нониусу на штангенциркуле, но разделенную на градусы и минуты!
— Вот вам ваши градусы, — сказал я, уверенный, что скоро узнаю и секрет рисунка, — тут вертикальный круг, а там горизонтальный…
— У нас наоборот, но какая разница? Главное, и та шкала и другая… Ей-богу, секунды есть! Но почему все-таки их нет в инструкции?.. Все видели, нету!
Да, на рисунке — а рисунок 1944 года. Я вертел в руке коварную инструкцию, и вдруг меня осенило! Вспомнил лекционный зал в Ахене, голос нашего доктора Зустманна, читавшего общее машиноведение, и моего соседа, феноменального математика Иогансена, плечистого норвежца, который то и дело просил меня перевести на английский непонятные ему фразы — немецкий он знал из рук вон плохо. «На самом деле, Петер, — говорил он, — гораздо проще децималы! Они только непривычны». Тут я очнулся от своих воспоминаний и начал судорожно листать всю брошюру. Нашел нужное место, прочитал и, торжественно захлопнув, бросил книжку на стол.
— Секунд на рисунке и быть не должно! Теодолит сделан для СССР после войны. На нем наша шкала, а инструкция старая, с децималами. у них во время войны ввели децимальное разделение круга, на десятки и сотни. Нам еще в институте говорили, что должны ввести такую шкалу. Круг разделили на четыреста градусов — и все! Прямой угол — сто градусов. Смотрите, на рисунке показано триста девяносто два градуса, да еще три десятых и сколько-то сотых! Во всем же остальном инструкция совпадает, модель та же. И шкала работает, и лимб крутится куда хотите. Держите книжку, инструмент, все нормально, больше объяснять нечего. Сами смотрите, если не верите!
Мой триумф был бесспорным. Исаак налил мне полстакана спирта, бухгалтер вытащил непочатую пачку папирос и протянул ее мне. Леша же закурил и медленно произнес, показав пальцем на меня:
— Отдай его мне, Зельдин! Пока. Завтра поставим штатив, проверим, не насвистел ли он чего. Вообще молодец Исаак что о нем вспомнил, пока не разорили машину окончательно…
На следующее утро, колдуя над теодолитом, который стоял свежесмазанный и чистый на деревянном штативе, и поворачивая его в разных направлениях, Леша предложил мне:
— Слушай, Петро, оставайся у меня насовсем! Работа наша маркшейдерская интересная, не то что вкалывать кубики на тачке! Будешь всегда сыт и в тепле, там в этой книжке есть еще текст, я же без тебя не разберу.
Таким образом, вместе с цейссовским теодолитом я продвинулся вверх по речке и одновременно по служебной лестнице, попав вдруг из грузчиков-паромщиков в придурки — в качестве живой инструкции.
— Завтра на первый участок, — объявил мне Леша вскоре. — Поедешь на санях, в кабине душно. Смотри, чтобы ящик с инструментом не полетел, привяжи получше — перед первым подъемом здорово трясет.
Уехали рано утром. Теодолит и рейку я привязал к столбам, которые торчали на углах тракторных саней. По ровной части пути, хорошо мне знакомой, мы двигались довольно быстро. Как только повернули за сопку, все стало ново, интересно. Дорога шла густым мелколесьем из лиственниц и тальника по руслу ключа Ударник, в низовье достаточно широкого и полноводного, по зыбкой почве, пропитанной вешними водами, мимо топей и ям, заполненных зловонной стоячей жижей, через березовые заросли. Потом мы свернули на подъем по крутому склону сопки. Рождественский знал каждый метр дороги и вел свой трактор уверенно, без надрыва, избегая резких скачков — сани иногда колыхались, как корабль в штормовую погоду, но не западали.
Остановились мы у одной довольно глубокой переправы через речку. Сели на полусгнившее дерево, занесенное половодьем, и не спеша закурили. Иван завел разговор о необходимости наладить дорогу до восьмого километра. Она нужна была всем, но пока не шло золото, никто не рисковал отрывать бульдозер от полигонов, а без него нечего было и думать о дорожном строительстве.