Перепуганный насмерть водитель, который лежал на дне кабины с ножом у горла, неожиданно обрел свободу, объяснил ошеломленному завхозу ход событий, развернул самосвал и помчался назад. Встретив на дороге машину с опергруппой, он показал, куда скрылись беглецы, и так началась погоня.
Судьба побега была предрешена. На небольшой территории сосредоточились значительные силы преследователей, которые без устали рыскали по сопкам, долинам, зарослям, заняли все хибарки, брошенные бараки, приисковые постройки, стремясь отрезать беглецов от любых средств питания и лишить их приюта. Трассу закрыли, оцепили все подозрительные сопки, слишком большие, чтобы их прочесывать — пешком Батюте далеко не уйти! Сопротивления не боялись — бежавшие ведь не имели огнестрельного оружия.
Пятеро загнанных, измученных голодом мужчин, насквозь промокших под многодневным дождем, метались от сопки к сопке, питаясь сырыми грибами, остатками сухарей и сахара. Теперь они послушно шли за неутомимым стариком, который вел их по тайге без компаса, по только одному ему ведомым приметам, точно выходил к нужным местам, домишкам — но везде они наталкивались на преследователей. В ясную погоду они взбирались на гребни сопок — самолеты тогда редко появлялись, да от них легко можно было спрятаться в стланике — и наблюдали за долинами. Несколько раз замечали цепь преследователей и выходили из окружения, но силы быстро покидали их, они страшно исхудали, обросли — ими двигал только дух свободы, а солдаты сменялись, спали в палатках и получали хорошие пайки. От собак оперативники скоро отказались — лай предупреждал беглецов, а дождь мгновенно уничтожал следы… Так прошла первая неделя.
Потом погода изменилась, стала жаркой, безоблачной, преследуемых начал снова тревожить собачий лай. Поэтому Батюта решил сделать большой бросок, уйти с контролируемой солдатами территории и, захватив на трассе машину, отобрать у первого поста оружие, домчаться до Магадана, силой прорываясь вперед. Обойдя город, Батюта надеялся исчезнуть в горах и продолжать путь на юг.
Лоци и Антон, самые молодые и сильные, однако, запротестовали, заявив, что голодными не выдержат такой операции. К тому же у Лоци развалились ботинки, кровоточила нога — он хотел во что бы то ни стало добыть себе обувь. Их целью сделался барак дорожников вблизи поселка Мякит, расположенного в двадцати семи километрах от «Днепровского». Оба надеялись догнать потом товарищей. Вдвоем они ушли по гребню на север, остальные — на юг. Наткнувшись вскоре на пустой лагерь геологов с тремя палатками и догорающим костром, около которого валялись куски хлеба и полупустой котелок с кашей, Лоци с Антоном, забыв осторожность, набросились на еду. Но не успели они и куска проглотить, как их окружили и связали притаившиеся в палатках оперативники: «лагерь» оказался одной из многочисленных засад, которые предусмотрительный Батюта обходил издалека.
Теперь началось длительное, зверское избиение. Когда блюстители порядка устали и собрались вокруг лежащих без сознания беглецов, лейтенант, начальник засады, приставил дуло пистолета к левой рваной штанине венгра и выстрелил. Раненый пришел в себя, страшно заорал, но удар рукояткой в лицо снова лишил его сознания. Потом сняли лагерь, вынесли пленных на трассу и увезли на «Днепровский». Там их пытали всю ночь, чтобы узнать, куда ушли остальные.
С волнением следили мы за слухами, которые скудно просачивались к нам окольными путями. Работы шли вяло, несколько бригад вообще из лагеря не выводили — не хватало надзирателей. Общая симпатия, даже со стороны некоторых вольных — отбывших свой срок уголовников — была на стороне беглецов, уже одно соотношение сил внушало к ним уважение.
Когда выяснилось, что первых двух поймали так близко к лагерю, мы поняли, что и остальным недолго быть на воле. Так и произошло. На двенадцатый день после побега мы, придя на обед, увидели у ворот то, чего опасались: возле вахты, в наручниках, сидели на земле все пятеро. В растерзанных синих спецовках и рваных башмаках они выглядели вконец замученными, впалые небритые щеки их были покрыты синяками и ссадинами. Впереди сидел Батюта. На его бронзовом лице алел громадный кровоподтек, но он казался спокойным и равнодушным. Острые голубые глаза глядели куда-то вдаль — нас он будто не замечал. На лице босого Лоци зияла страшная рана — отпечаток рукоятки пистолета, а нога была обвязана грязным бинтом. Поодаль трое надзирателей топтали и лупили своими железными тростями пожилого зека, который по простоте душевной бросил несчастным пачку махорки (в те времена бестабачья — целый клад), забыв, что за пойманными зорко наблюдали с вышки.