Допрос продолжался почти час. Выпили чифир, покурили. Наш гость оказался в курсе всех участковых дел. Никто не посмел спросить, кто он, но это был несомненно опытный и умный горняк. Он давал распоряжения, советы, шутил, ругался полнокровно, убедительно.
— Ты, чифирист, зови плотника!
Бойко вышел и вернулся с щупленьким западником.
— Тащи свой инструмент и сейчас же заколачивай эти двери, завтра здесь нарежем окно. — Он нахлобучил шапку и почти бегом спустился в долину. Скоро пришел Панченко и объяснил, что это новый начальник участка Климов, известный в управлении крутым нравом и не менее организаторским талантом.
Климов перестроил у нас всю работу. Он принес бригадирам спирт («Чихал я на вашего Гаврилова!»), организовал завоз продуктов за сдачу металла прямо на участок — с ним было удобно работать, но вольных он зажал совсем. Грубил по телефону, требовал с горных мастеров переработку, не терпел возражений. Говорили, что при малейшем протесте он пускал в ход и кулаки. Однажды, добиваясь чего-то в управлении по телефону, на что ему, очевидно, ответили отказом, он покраснел и заорал в трубку:
— Вы там совсем обнаглели, конторские крысы! Сейчас спущусь и разобью чернильницы о ваши головы!
С Бергером Климов сразу нашел общий язык.
— Металла сдал, сколько обещал? Тогда держи свою жилу в заначке, еще пригодится! Скоро уеду, надоело тут!..
Новый год — мы работаем. Я катаю вагонетки — народу не хватает, потом нивелирую с Яценко, но стоит такой мороз, что ни одной лишней минуты не хочется быть под открытым небом. Сидим сейчас в конторе — железная печка красная. За окном темнеет. Вдруг шум мотора — это не рудовозка! Открывается дверь, вваливаются трое: новехонькие белые полушубки, белые валенки, папахи с кокардой. Не говоря ни слова, окружают печку. Немного согревшись, расстегивают шубы — мы переглядываемся, заметив генеральские погоны.
— Чай у вас есть?
Антонян бежит в кузницу — там всегда стоит ведро чая.
— Интересно, сколько сегодня градусов?
— Полсотня пять или около этого, гражданин начальник!
— А в Москве было одиннадцать, — замечает, снимая полушубок, второй — полковник.
Антонян приносит ведро, они усердно пьют чай.
— Ну и стужа! — не успокаивается генерал. — Надо бы точнее узнать температуру! Тут всегда такие морозы, а?
— Бывает еще холоднее, гражданин начальник. — Антонян издевательски улыбается. Они продолжают пить.
— Звони в управление, пусть сообщат точную температуру воздуха. — Генерал — круглое, типично русское лицо, красные щеки, жидкие волосы — уставился на меня.
— Гражданин генерал, нам запрещено пользоваться телефоном!
— А-а… Ну, звони ты, Попов…
— Говорят, не знают точно, что-то за пятьдесят…
— Ну как ты будешь смотреть участок — темно и такая холодина?
— Гражданин начальник, штольня рядом, в десяти метрах отсюда, а там тепло… Я вас провожу, покажу все…
— Значит, нельзя узнать температуру? Тогда поехали!
Они надели шубы, папахи, подняли воротники и вышли. Шум незаглушенного мотора газика усилился, потом затих на дороге. Мы расхохотались:
— Ну и начальство — прямо из Москвы приехало температуру узнавать!
Вся бригада Бойко — как на подбор одни крепыши, слабых он другим списывает. Но есть там еще Фишер, громадный немец из портового города Ростока, с ручищами как кувалды; всегда отмороженным большим носом, лошадиными зубами и водянисто-голубыми маленькими глазками. Когда в конторе разгорается спор о расизме, его всегда ставят мне в пример как неудачного арийца, ибо Фишер полуидиот.
Интересуется он только двумя вопросами: что думает о нем бригадир и что будет на ужин? Второй вопрос имеет для него скорее символическое значение: его везде кормят без нормы, иногда ради любопытства, чтобы посмотреть, сколько влезет в эту ненасытную утробу. Одного хлеба он съедает по полторы-две буханки в день, но зато и работает невероятно. В узких выработках, с крутыми поворотами часто соскакивает с рельсов нагруженная рудой вагонетка — Вальтер Фишер один, без лома, ставит ее на место, а это около тонны веса!
По-русски он почти ни слова не знает, на мой вопрос, чем занимался дома и почему сидит, ответил:
— Был матросом, в свободное время слушал радио. Иногда играл в карты, но это утомительно. Воевал под Ленинградом, в плен попал в Сталинграде. Судили потому, что украл кусок резины, подшивать подошву на лагерных бурках… Как думаешь, скоро домой поедем?.. Говорят, привезли на кухню овсянку. Бойко дал пачку махорки, обменяю на кашу… — Невозможно было заставить его сосредоточиться на чем-то ином, кроме пищи.