Итак, я откомандирован, веду по участку единственную, по нашему мнению, настоящую даму на руднике. И первую несомненно, ведь ее муж — начальник прииска!
Мы облазили карьер, спустились в достопримечательный гезенк[129], где недавно вопреки расчетам геологов вместо метрового оказался мощный восьмиметровый столб чистой руды. В мокром забое она облизывает палец, морщится и говорит:
— Явный купорос! Даже на языке шипит, а если в глаз — ослепнешь!.. Сегодня же закрою все тут!
Мы пробираемся вглубь все дальше и наконец залезаем в пустые заброшенные выработки, где нет ни лестницы, ни растрелов — коротких столбов крепи, заменяющих ступени. Она как кошка взбирается по уступам скалы. Через вентиляционный восстающий[130] вылезаем на поверхность. Здесь никого нет, трава, стланик, далеко внизу видны вход в штольню, сортировка, бункер…
— Давайте посидим немного, покурим.
— Вы разве курите?
— Иногда, не на людях. Не люблю разговоров. — Она вынимает из зеленой куртки пачку «Беломора». — Берите! Вот спички!
Сидим, курим. Она рассказывает об отпуске, детях, родственниках. О производстве мы совсем забыли. Для нее это обычный светский разговор, а для меня небывалое событие — сидеть рядом с красивой женщиной, не думая о лагере, о номере, поверках…
Как редко случаются в нашей жизни такие невинные, но надолго запоминающиеся минуты — оказывается, некоторые нас еще считают людьми!
Но самое неожиданное впереди. Мы опять в подземке, спускаемся на один горизонт ниже, но туда нет никакой зацепки, кроме воздухопроводной трубы, и «первая дама» обнимает заключенного чичероне и крепко держится за него, пока он со своей ношей спускается по трубам. Смешно? Но только не для меня — я приятно возбужден. В контору мы входим вместе и в приподнятом настроении. Она долго пишет в книге, перечисляя все нарушения, найденные при обходе, а Соломахин хитро улыбается, поддакивая. Потом провожает ее до спуска.
Вернувшись, берет свою клюшку и, сильно хромая, поднимается в карьер. Через час мы видим его опять, он быстро подходит к телефону:
— Браунса… Виктор Андреевич, посылайте Дмитриева (главного геолога) ко мне, я нашел выход шестой жилы! Где? В том-то и дело, что выходит она севернее карьера, придется его переместить. Какая ошибка — она! У меня в руках образцы! Отрабатывать будем в открытую… Завтра начну!
— Мы все боялись, пока он лазил по карьеру, что наткнется на нашу жилу, — говорил потом Паша Попов, звеньевой Бергера, который все еще пропадал в больнице. — Но он в другом месте шарил. Вылез из карьера, порыл землю клюшкой, и вот те на! Своими руками мох отодрал, а там самородки с кулак! Откуда такой нос у него, не представляю!.. Мы-то рядом сидели и думали, что у нас жила! Пустяки против этой! Я за ним следом ходил. Пока, говорит, не начнем плановую отработку, паситесь со своими лотками, но как начнем — чтобы ни одного старателя не видел, уж и так вы мне напортили выработки!
Перед съемом пожаловал не только главный геолог, но и Брауне. Они долго копались за карьером, мы уже спустились в зону и от ворот лагеря наблюдали за крошечными силуэтами на вершине сопки.
Вечером прибыл этап. Возле санчасти меня окликнул щупленький новичок.
— Привет, Комаров, откуда ты?
— Из Магадана, в больнице лежал. Придавило меня на «Аласкитовом». Проскурина помнишь? Его совсем. Жаль парня, мы были с ним вместе аж с Гамбурга!
— Да, жаль… Больше никого не видал из асинских?
— Нет, нас разогнали в Усть-Нере. А ты?
— Здесь нет, а на «Пионере» Бобков был, его там пришибли в изоляторе.
— Бобков? За него меня конвой чуть не кокнул в вагоне! Это он меня продал тогда, помнишь, когда нас раздели?
— Неужели он?
— Он, больше никто не знал о ноже! Сексот чертов. Совсем его пришибли? Ну и хорошо, собаке собачья смерть!
Бобков! Кинолента закрутилась в обратную сторону. Прошло немало лет с тех пор, когда…
Хмурым сентябрьским утром довезли нас до большого лагеря в Асино, севернее Томска. Долгие месяцы во внутренней тюрьме, скудный паек, бесконечные допросы, суд и этап превратили меня в тощего и бледного зека. После побега и нескольких месяцев свободы мне все казалось в лагере еще более нестерпимым, хотя на воле приходилось самому заботиться о своем питании, а это совсем не просто, если у тебя нет ни денег, ни документов, ни знания русского языка. По прибытии нас долго держали около бани. Подходили женщины. Одна, в халате врача, спросила: