Рядом лежал каптерщик из «Итатки», немец Поволжья. С каторжанами, часто получавшими из дома переводы и посылки, которых им, однако, не выдавали, он заключал запрещенные сделки, переадресовывая почту на свою фамилию, и за это попал на этап. В то время, когда он рассказывал мне, как его арестовали, дверь вдруг снаружи отодвинули и в вагон ворвались четверо в белых полушубках, подпоясанные ремнями с наганами, на плечах красные погоны 273-го конвойного полка. Я знал их раньше, когда меня везли из Новосибирска, — сущие дьяволы, в большинстве нацмены.
— Налево ложись!
Я не успел спуститься с нар — вся правая половина мигом хлынула к нам и легла на пол, отвернувшись от конвоя. Солдаты начали простукивать тяжелыми деревянными молотками каждую доску пола. Никто из зеков не смел повернуть к ним лицо. Я тихо натянул брюки и валенки, взял шапку.
— Направо — ложись! — последовала новая команда. Все переполошились, я и мой сосед-каптерщик прыгнули в толпу под нами и смешались с ней.
— Ну, скоро?! — заорал командовавший сержант. — Разбирайтесь! Марш направо!
Все бросились к нарам напротив, легли и замерли, отвернувшись от середины. «Эх, где ваше достоинство?» — подумал я и не спеша пошел направо.
— Ты чего, сука, спишь? — близко перед собой я увидел искаженную физиономию с косыми глазами, а в следующий миг получил сокрушительный удар молотком по лбу. Большой сноп света метнулся на меня, в ушах странно загудело. Очнулся я после того, как проверка давно закончилась, успели даже принести кастрюлю с перловкой и чай. Комаров, который лежал подо мной, ругался:
— Ты думал, они ждать тебя будут? Не одного так прикончили молотком! После этапа спишут мертвецов, это им по дороге легче всего. Еще повезло тебе, что ударил по шапке, а то!..
Он был прав: вообще я ходил по вагону и в бараке без шапки и надел ее сегодня случайно.
— Ну и шишка выросла у тебя! — потешался Бобков, лежавший рядом с Комаровым — они с ним ели на пару.
Красноярск остался в памяти как маяк. В городе нас водили в баню и давали пшеничный, белый, круглый хлеб, единственный раз за все время этапа! Здесь мы набрали на целую неделю угля. Но недостаток воды по-прежнему очень мучил людей. Правда, я лично привык пить мало и не слишком страдал от жажды.
Иркутск. Стало очень холодно, перевалило за минус тридцать — мы топили изо всех сил. Несколько человек убрали из нашего вагона, вероятно, по доносу. Чьему? Вызывали на работу то одного, то другого, оставалось непонятным, кто «капает».
К вечеру в вагон вошел сам начальник эшелона капитан. Велел потушить печку и слезать с нар.
— Сегодня стучать по полу не будем, — сказал он довольно приветливо. — Но я узнал, что у вас в вагоне три ножа. Сдавайте!
Я лежал в своем углу — ручной фонарь капитана горел слабо — и вдруг решил не слезать. На худой конец притворюсь больным, некоторых из нас уже перевели в санвагон. Рядом каптерщик Конрад тоже сжался, и его не заметили снизу. Кто-то крикнул:
— Нет у нас ножей!
— Нет? Тогда будем искать. Раздевайтесь! Послышался тихий гул, какой бывает, когда раздеваются пятьдесят человек на таком узком месте.
— Не толкай!
— Пусти!
— Куда смотришь, мать твою…
— Готово гражданин начальник все разделись! — объявил Васильев, староста вагона.
— Ножи давайте!..
— …
— Тогда сидите в белье! На улице тридцать градусов, скоро передумаете!
Начались тихие проклятия, мольбы, причитания.
— Кидайте сюда, говорю вам! Смотреть не буду, чей нож, все равно знаю у кого! — Он повернул фонарь в потолок что-то металлическое звякнуло о пол вагона. Начальник поднял подброшенный нож.
— Еще два!
Прошло несколько минут. Даже мне, на верхних нарах, в одежде, стало неуютно, а кроме нас двоих, все сидели в кальсонах и нижних рубахах, да еще на полу!.. Кто-то подал голос:
— Гражданин начальник я свой нож выкинул в парашу, он там под нами лежит!
— Сейчас проверим!
Через минуту стрелок положил второй нож на печку. Теперь холод стал нестерпим, люди стучали зубами, умоляли, уверяли своего мучителя, что он ошибается, а тот твердил:
— Есть третий, широкий нож!
Еще прошло минут десять. И наверху мороз, а каково внизу, в кальсонах?! В вагоне сплошной крик стоны, просьбы.
— Никто не вспомнил про нож?
— Никто!
— Тогда я напомню тому, кого это касается: нож зашит в валенок!