Переполох, шум… Вдруг:
— Ой, правда, братцы! Забыл совсем, ей-богу, забыл! — Потом: — Гражданин начальник разрешите тот нож?
— На, режь!
— Вот вам оба ножа!
— Ну все. И нечего было отпираться! Можете надевать одежду и топить.
Темно. Наконец растопили печку. Вокруг большой кучи одежды долго суетятся дрожащие фигуры в белье, ищут свое. Конрад шепчет:
— Хорошо, что нас не застукали, отлупили бы до потери сознания!
Все это я вспомнил, разговаривая с Комаровым. Вспомнил демонстрацию возле читинского вокзала — было как раз седьмое ноября, вспомнил Шилку, утопающую в сугробах белого, кристаллами сверкающего на солнце снега, и после зимы вдруг зелено-рыжий осенний уссурийский лес, венки кукурузы под крышами приморских домиков. Вспомнил, как Бобков вернулся в наш вагон и дал понять, что прибирал у охраны…
— Слушай, Федя, а тебе ничего не было из-за ножа?
— Нет, но могли забрать в столыпинский[133], а там бы, наверно, убили. Мне кажется, они тоже замерзли тогда в своих полушубках! Потому и забыли. Но на Находке про нож спрашивали. Видно, записали в «дело». А сперва об этом ноже знал один Бобков, кроме него никто не видел, как я его в Асино зашивал.
Новый этап был в основном из Воркуты. Там, как выяснилось, тоже строго изолировали политзаключенных. Приехали и старые колымчане («вычистили» магаданскую пересылку), мой друг Матейч, например. Приехал малолетка Беленко, которому было суждено решить весьма неприятную проблему нашего лагерного общежития, поставив крест на бригадире штрафников Зинченко.
Соломахин поссорился с начальством. Все стали на него жаловаться, но Александр Иванович хладнокровно резюмировал:
— Завидуют мне! Я старше их всех по званию. Поеду в Магадан, поищу себе работу, которая меня устроит, хотя на участке, признаюсь, приятная компания… Но пока нужно еще отработать карьер.
— Почему Брауне так зол на него? — спросил я Антоняна, когда мы остались с ним в конторе одни.
— Ну, причины есть. Знаешь, какой фортель выкинул наш старик позавчера? Звонит Браунсу насчет нового проекта карьера. Тот ему полчаса толкует. «Вечером, — говорит, — зайдешь ко мне, покажу проект — сам разберешься!» А Соломахин: «Могу и через минуту!» — «Как, ты разве не с участка звонишь?» — «Никак нет, сижу у начальника!» Значит, через стену от Браунса, а тот столько времени на телефонный треп убил!
Прошло с полмесяца, Соломахин уехал, его место занял Дубков. Так как никто толком не знал, когда шеф вернется, Дубков решил на всякий случай прославиться большими показателями и с этой целью пытался подкупить меня — ведь я не только каждый день подсчитывал уходку и объемы, но часто и самостоятельно производил полумесячный контрольный замер. Я был крайне удивлен, получив от него две банки мясных консервов и книги. По-видимому, он вознамерился к тому же меня «перевоспитать» — из книг «Германия после войны» и «Дочь букиниста» я впервые толком, хотя и по субъективным описаниям, узнал о послевоенной Германии. Дубков стал намекать на возможность кое-где авансировать уходку. Я возразил: дольше чем полмесяца такой обман не продлится, после контроля лишние объемы и уходки в нарядах срезают. Потом не выдержал:
— Вы не хуже меня знаете: контрольный замер — закон для нормировщика! Скажите лучше, искали дурака или козла отпущения!
Омара опять убрали из конторы. Бойко взял старика к себе на штольню инструментальщиком. Но стоило Омару попасться на глаза Дубкову, как тот обязательно говорил какую-нибудь гадость. Старик раскис: ударить вольного не решался, а других аргументов не знал.
Бригаду Бергера переформировали: романтические времена вольных искателей отошли, и она стала обслуживать участок как слесарная и столярная. Своих четырех заслуженных лоточников, заболевших на промывке ревматизмом, Бергер списал на легкую работу в баню и дневальными. В бригаде появилось несколько новых лиц: слесарь-перфораторщик Игорь Суринов, маленький атлет с открытым лицом, блестящими глазами и зубами; стройный венгр Нодъ, бывший гимназист, певец и искусный слесарь; столяр Шваль, упрямый, хитрый западник с лисьей физиономией, который старался всеми правдами и неправдами переменить букву «в» на «м» в своей неблагозвучной фамилии; и, наконец, мой старый знакомый Ту И, наш дневальный с «Пионера». Он помогал харбинцу Суринову в перфораторной, они быстро подружились и бойко болтали по-китайски.
Несколько раз звонил из Магадана Соломахин. Разговаривал он обычно с Антоняном, расспрашивал о новостях, результатах работы и непременно всем передавал привет. С Дубковым он говорить не желал.