Где только на земном шаре не тлело недовольство против англичан, немцы не жалели ни сил, ни денег, чтобы раздуть огонь, который должен был ослабить врага. А в Виндзоре, у могилы полковника Лоуренса с надписью «Сладка и почетна смерть за родину» здоровенный английский студент сказал мне: «Какая чепуха, пойду я класть голову за Англию! Пускай умирает за нее тот, кому охота!»
Когда я стоял на Гаммерсмитском мосту и вертел в руке небольшой футляр с фотокамерой, вдруг подъехали на мотоцикле полицейские и очень вежливо попросили показать им содержимое футляра, а заодно и документы. Меня поразило, что у одного из них был в руке карабин — «бобби» обычно носят только дубинку. Внимательно осмотрев паспорт и камеру, полицейский облегченно вздохнул:
— Проклятие, мы думали, вы ирландец! Они вчера здесь подложили бомбу. К счастью, не взорвалась!..
Оксфорд-стрит… Сколько людей проходит тут за день! Я стою перед сверкающей витриной и смотрю на небольшой радиоприемник с матовым стеклом величиной с ладонь, на нем мельтешат серые фигурки, играют в футбол — первый телевизор, он совсем недавно появился в Англии. Вдруг сзади радостный женский голос:
— Пьер, шери!
Я вижу совсем близко модную светлую шляпу, под ней темные глаза. Девушка обнимает и целует меня, прохожие бросают на ходу неодобрительные взгляды, здесь это — «шокинг».
— Лида, милая, откуда ты?
Маленькое, уютное кафе, три этажа под землей. Вокруг каждого стола подковой диван со спинкой. Здесь в основном студенты, рядом сидит японец с блондинкой, дальше бородач, наверно скандинав, с испанкой в военной форме. Лида очень повзрослела, она, мне кажется, стала намного выше. Мы заказываем шоколад с пирожными.
Они живут теперь в Лондоне — семья успела уехать до прихода немцев, министерство иностранных дел вовремя предупредило своих сотрудников. В Лондоне формируется что-то вроде чешского правительства, хотя англичане пока официально его не признают, боятся неприятностей от немцев.
— Прости, Петер, что перестала писать. Иржи недавно признался, что прятал твои письма, его тогда перевели в Прагу… Как нам все же повезло: все мы тут, только мама вчера уехала в Париж на неделю.
— А где дядя Генрих?
— О, мы хотели взять его с собой, но он лег на операцию — аппендицит! Папа очень боится за него, о нем ведь все знали!
— Где, когда увидимся, Лида?
— Я опасаюсь приглашать тебя открыто, папа стал такой нервный, а Иржи ты же знаешь… Запиши мой адрес, к вечеру они уходят заниматься делами, Иржи служит у папы, возвращаются поздно. Приходи, у нас будет время…
— А ты запомни на всякий случай мой адрес: Ормонд-стрит… Прошло четыре дня. В большой комнате темно — у отца заседание, он ушел в семь часов. Лида лежит на широкой тахте и курит. У меня не хватает духу сделать ей замечание: слишком много пережила она в последнее время. За окном моросит мелкий дождь — настоящая лондонская погода!
— Милый, ты не можешь остаться в Англии? Пока все у вас кончится? Папа думает, очень долго ждать не придется: когда англичане договорятся с русскими, немцы уйдут из Праги… Я забыла спросить: как ты сюда попал?
— На каникулы. Город хотел посмотреть. Как тогда Прагу.
— Да, как тогда Прагу!.. Пожалуйста, принеси мне пепельницу! Я подхожу к тахте. Она бросает окурок в большую раковину в моей руке. Я вижу, что она плачет.
— Лида, милая, ну как мне здесь остаться? Я же не эмигрант, меня спросят: зачем, почему, что… Один семестр надо доучиться, не так долго, потом… Ты же будешь тут…
— Я просто так… Пойдем лучше чай пить. — Она запахивает цветастое кимоно и встает, ловко влезая в домашние туфельки на каблуках, с голубыми помпончиками.
— Скоро приедет мама, тогда буду ходить к тебе.
…До начала занятий осталась неделя. Ранним утром экстренный выпуск газет: итальянцы вторглись в Албанию! Перебросили армию, массу техники, но албанцы не сдаются.
Десять часов утра. Мой товарищ ушел — неприятно, что я попал в такую квартиру. Вчера он рассказывал мне о своей работе, видно, надумал завербовать… А Лида придет, ничего не ведая.