Вот только когда передавали последние известия, все шикали друг на друга и внимательно прислушивались к новостям, хотя в сущности зэки народ аполитичный. «Любое государство — это насилие, — сказал однажды один зэк. — Мне один черт — хоть красные, хоть белые, лишь бы кормили хорошо».
Виктор решил уединиться, начал изучать английский, немецкий, а совсем недавно купил общую тетрадь и стал вести записи, что-то вроде дневника, или придумывал афоризмы и изречения. Он бережно их записывал в блокнот, в надежде написать в будущем книгу про свою непутевую жизнь, и, как ни странно, время теперь потекло для него быстро и незаметно. К тому же он настроил себя на философский лад: «Чему быть — того не миновать». И когда в камеру закинули один за одним нескольких мошенников, привлекавшихся за картежные игры, «куклу»[80] и другие аферы, Осинин не особенно возрадовался этому событию, хотя в другое время он сразу же вступил бы с ними в контакт, чтобы пообщаться, обменяться мнениями, новостями и впечатлениями с воли, которая теперь для многих казалась каким-то миражом.
Жизнь в тюрьме порой напоминала своеобразную барокамеру. Кругозор и деятельность людей были сужены и сокращены до микроскопических размеров.
Среди аферюг выделялся своей неординарностью и незаурядным умом один грузин по имени Валико, бывший актер и художник, привлекавшийся по ст. 147 ч. III за мошенничество в особо крупных размерах.
Ему удалось «наказать»[81] огромное количество людей, преимущественно бабаев[82], на преизрядную сумму денег.
Впоследствии Виктор сдружился с Валико, если вообще можно назвать дружбой временное приятельское общение двух арестантов с разными понятиями о жизни, и тот поведал ему по большому секрету, как ему удавалось объегоривать простодушных и доверчивых бабаев.
Приезжали узбеки в Россию и рыскали по универмагам и магазинам, чтобы накупить как можно больше платков с орнаментами, которые считались у них великим дефицитом. Их можно было потом вдвойне, а то и втройне сбагрить с хорошим наваром в Средней Азии. И вот прохаживается Валико в костюме, а не в пальто, если это была зима или осень, как другие, тщательно причесанный и выбритый, с папкой под мышкой, деловой походкой по универмагу, ГУМу или ЦУМу, и узбек сам подходит к нему и просит сделать по блату партию платков с хорошей переплатой. Словом, бабаи сами лезли ему в пасть.
Ну, Валико приличия ради мнется, сразу не соглашается, а потом говорит:
— Вот вам пакет, заверните в него деньги и принесите мне.
Доверчивый узбек приносит ему пакет денег, Валико спокойно берет его, кладет на папку, подписывает и говорит:
— Подойдите к этой кассе и выбейте чек. Когда возьмете платки, то подойдете рассчитаться со мной. Смотрите не обманите, а то некоторые убегают.
— Что вы, что вы, — сужает в улыбке свои и без того узкие глазки бабай. — Разве можно? Я кароший человек… Все карашо будет.
И вот подходит узбек к кассе, подает пакет кассирше и заговорщицки подмигивает.
Та разворачивает пакет, думая вначале, что это деньги, так как сверху приклеена денежная ассигнация, а потом возмущенно кидает его бабаю чуть ли не в лицо и вопит:
— Вы что мне даете?!
Пораженный узбек вылупляет свои шары и не может понять, каким это образом его кровные настоящие деньги за несколько минут превратились в простые бумажки?
Секрет метаморфозы, как пояснил Виктору Валико, был довольно прост.
Когда доверчивый бабай подавал на подпись «начальнику» пакет денег, тот, словно невзначай, ронял ручку или колпачок от нее, отвлекая таким образом внимание спекулянта, и, молниеносно перевернув свою папку, под которой держал заранее приготовленную «куклу», вручал ее узбеку.
Так он наколол многих простаков из Узбекистана. И вот теперь довольный своими подвигами, анализировал промахи, чтобы в дальнейшем не повторять их.
Не менее интересным аферистом был картежник Саша, еврей по национальности, мобильный общительный парень с живыми лукавыми глазами. Саша знал массу анекдотов и забавных историй, которые прикалывал[83] обитателям камеры. Вечно улыбающийся, доброжелательный, но умеющий вовремя урвать себе кусок получше, он стал душой камеры.
Саша организовал своеобразную артель игроков, сам знакомился в аэропорту с каким-нибудь приезжим с Севера, брал такси, водитель которого на него работал и был с ним в сговоре. Тут же крутился его кент, который делал вид, что никого не знает, и просился, чтобы его тоже подвезли до города. По дороге он, как бы между прочим, предлагал богатому пассажиру поиграть в картишки, в «секу», чтобы «убить время». Почти каждый пассажир соглашался, тем более что «сека» на первый взгляд казалась безобидной игрой. Играли по копеечке, но по правилам игры снижать ставку было нельзя, а только увеличивать, в противном случае это считалось проигрышем, а проигрывать, как известно, никому не охота. Так что сумма ставки в несколько копеек возрастала за сравнительно короткое время до нескольких десятков, а то и сотен тысяч рублей.
Через определенное расстояние водитель такси останавливал машину и подбирал еще одного «случайного» пассажира, который тоже являлся участником жульнического трио.
Бравая команда разыгрывала небольшое театральное действо, не отличающееся особым мастерством и искусством, и доверчивого пассажира «технично» облапошивали на изрядную сумму.
Посыпались многочисленные жалобы в милицию, и Сашу вместе с его кентами вычислили. Теперь он доказывал следователям, что никакого мошенничества фактически не было, что он жертва несправедливости и бесправия. Многие сокамерники сочувственно кивали ему головой, а про себя посмеивались и в душе возмущались его наглостью: «Заграбастать такие деньги — и считать себя невинным!»
Словом, жизнь в камере пошла веселая — шуляги знали много забавных историй и то и дело прикалывали их — благо имелись свободные уши. А когда в камеру закинули известного вора-карманника по кличке Макинтош, то стало еще веселей. По вечерам в камере стоял гомерический хохот, и время проходило быстро и незаметно, только смех этот отдавал какой-то искусственностью, деланностью, хотя некоторые смеялись от души, словно дети.
Смеялся до слез иногда и Виктор, на время забывая, где он находится, но когда приходил в себя, то снова ощущал чувство безысходности.
Макинтош тоже не всегда был весел. Он с досадой вспоминал иногда дурацкую историю, приключившуюся с ним несколько лет назад.
Когда Осинин любопытства ради поинтересовался у «кошелечника»[84], который «работал по мужикам»[85], какая у него была самая крупная «покупка»[86], то он поведал Виктору довольно интересную с психологической точки зрения историю.
Как-то Макинтош зашел на автовокзал, чтобы «подзаработать» немного деньжат, предварительно уколовшись морфушой[87]. (Тогда он работал четко, спокойно и уверенно, с большим самообладанием и виртуозностью, выуживая кошельки и лопатники[88] у фуцманюг[89]. Его профессионализму и искусству мог бы позавидовать сам Кио и Акопян. )
Вдруг Макинтош увидел упитанного «жирного гуся» (тот был прилично прикинут[90]) и сразу понял — это его жертва.
Он подошел к нему, накинув для фортецелы[91] пиджак на руку, и молниеносно прощупал все карманы своей жертвы, так что мужчина даже не повелся[92]. Фуцин был пуст как барабан, но краем глаза Макинтош устриг[93], что сиротливо стоявший в углу здания невзрачный саквояж с облезлой ручкой принадлежал фраерюге.