На протяжении последующих четырех десятилетий отношения Москвы и Ватикана носили прохладный характер. До 1576 г. письма римских первосвященников оставались без ответа, и ни одно посольство не было направлено в Рим. В то же время московское правительсто выразило свое неудовольствие в адрес Аугсбурга: транспортный узел в Оковецком лесу, через который осуществлялись транзитные поставки вооружения «неверным», прекратил свое существование.
В канун Троицы, 24 мая 1539 г., два вора обнаружили в Оковецком лесу у Пырошенского городища, близ города Ржева, икону древнего письма, висящую на сосне, и железный крест, прибитый к стволу другого дерева. После праздника, 26 мая, воры привели к Пырошне около 100 человек из четырех окрестных селений. Монах Стефан влез на дерево и снял икону, а как только спустился на землю, раздался раскат грома, как в бурю, и сверкнула яркая вспышка. Перепуганные крестьяне бросились врассыпную. Тут случилось первое исцеление: селянин, страдавший «расслаблением ног», выздоровел. В последующую неделю совершилось 27 исцелений.
О чудесах под Ржевом немедленно сообщили в Москву боярину И. Г. Морозову и митрополиту. Духовенство усомнилось было в правдивости донесения, но в Пырошенском городище за неделю произошло еще 150 исцелений, а затем был зафиксирован рекорд — 112 исцелений за одни сутки{122}. Власти без расследования признали икону и крест чудодейственными. Обе сосны спилили. На месте деревьев поставили два храма: один — во славу Происхождения Честных Древ Креста Господня, другой — в честь Богоматери Одигитрии, с приделом во имя святителя Николая Чудотворца. Толпы паломников и калек потянулись к Пырошне в надежде на чудо и исцеление.
Весной-летом 1540 г. в Москве построили две церкви в честь Оковецкой (Ржевской) иконы: одну — у Чертольских (позднее — Пречистенских) ворот, где жили оружейники-иностранцы, вторую — на Поварской улице, рядом с подворьем Глинских. Оба храма, несомненно, видел Яков Немчин, приходивший в тот же год «из Немецкие земли» от семидесяти трех ганзейских городов{123}.
К середине 1540-х гг. в делах компании Антона Фуггера наметился заметный спад. В 1543 г. скончался Александр Турзо, а три года спустя его наследники вышли из дела, изъяв свою долю капитала из оборота. Аудиторская проверка показала, что на 31 декабря 1546 г. долг Габсбургов банку Фуггеров составил 2 500 000 дукатов{124}. Тирольские, венгерские и словацкие месторождения меди исчерпали свои запасы, и в 1547 г. шахты были закрыты. Разгром Шмалькальдской лиги лишил Фуггеров контроля над чешскими серебрянными рудниками. Плененные дворяне под пытками были вынуждены подписать «пергаменты» о передаче своих земельных владений королю Фердинанду I Габсбургу{125}. В этой критической обстановке аугсбургские ткачи возлагали особые надежды на Московию, куда был направлен в 1546 г. представитель Союза ганзейских городов — Ганс Шлитте.
Часть 2
Русский контракт
Имя саксонского купца Ганса Шлитте часто упоминается в работах, посвященных эпохе Ивана Грозного. В отечественной историографии авторитет Николая Михайловича Карамзина утвердил стойкое мнение о нем, как о «легкомысленном» человеке{126}. «Ловким, хотя и не во всем удачливом авантюристом», неугомонным «искателем приключений» и «прожектером» считали его Форстен Г. В., Голубинский Е. Е., Щербачев Ю. Н., Вернадский Г. В., Немировский Е. Л., Зимин А. А., Хорошкевич А. Л. и другие. Впрочем, некоторые историки видели в Шлитте безобидного оборотистого купца, стремившегося наладить культурные связи между Россией и Германией (Соловьев С. М., Бахрушин С. В., Кобрин В. Б. и др.). Особняком стоит работа Ивана Ивановича Полосина. Автор выдвинул версию, согласно которой немец являлся «замаскированным агентом» русского царя, в действиях которого отразилась «очень гибкая, очень тонкая дипломатия Ивана IV»{127}.
Иностранные ученые также не оставили без внимания «дело Шлитте». Немецкий историк второй половины XIX века Йозеф Фидлер опубликовал ряд интересных документов из Венского архива и библиотеки Ватикана, касающихся дела Шлитте. Павел Пирлинг в своей небольшой, но емкой статье пришел к выводу, что Шлитте был не кем иным, как «умелым интриганом»{128}. В работах современных авторов, таких как Уолтер Кирчнер, Хью Регсдейл, Изабель де Мадариага, Ганс Шлитте упоминается вскользь, как некий исторический курьез, как неудачник и жертва расставленных властями ливонских городов бюрократических препонов, опасавшихся быстрого культурного и экономического роста России с помощью западных специалистов.