— Не знаю, что сказать, — ответил он. — Это для меня новость… — Он досадливо усмехнулся: — Ишь какой мой напарник: чуть бедой запахло, он молчок! Нехорошо это! Будет у нас по этому поводу с ним громкий разговор…
Он обернулся, встретился с взглядом Валентины и зашагал дальше, долго молчал, а когда заговорил, то в его тоне Валентина почувствовала прежде всего желание успокоить ее.
— Что там думает Павел Петрович и кто ему что сказал, я не знаю… Может быть, он и сам еще толком не разобрался, а разберется — скажет. Только имейте в виду, Валентина Семеновна: в случае чего, не один Павел Петрович в ответе, а я тоже. Мой ответ даже больше. Я коммунист, в партию под Сталинградом вступил, огнем крещен. Павел Петрович мне друг и напарник, он мне по душе. Так ни его, ни себя в обиду не дам. Не такой уродился! Вот и весь наш разговор насчет аварий…
Остаток пути прошли молча. Самотесов шагал посвистывая, но если бы Валентина заглянула в его лицо, она в каждой черточке увидела бы глубокую озабоченность. Попрощались у маленького белого дома под высокими соснами. Самотесов задержал ее руку в своей.
, — Глазки серые, бровки пушистые, а вместо сердечка хрустальная коробочка: что ни положено, все видать, только радужно становится, — проговорил он мягко. — Я бы на месте Павла Петровича всю эту красоту на плечо поднял и… ну, на край света, что ли!
— Подальше от Клятой шахты!
— Нет, я не в том смысле, — ответил он.
…Дочь хозяйки принялась расспрашивать подругу, кто этот демобилизованный военный, который попрощался с Валентиной у калитки, и пойдет ли она сегодня в клуб. Узнав, что Валентина в клуб не собирается, подруга принялась уговаривать ее так настойчиво, что пришлось пожаловаться на нестерпимую головную боль.
Дом наполнился запахом душистого мыла и паленых волос. Хозяйкина дочь очень беспокоилась, успеет ли модистка, «противная Стёпочка», закончить ее блузку, дважды возвращалась от Стёпочки расстроенная, с пустыми руками и наконец принесла не только блузку, но и сообщение, что снова видела интересного демобилизованного военного, знакомого Валентины, и даже познакомилась с ним, так как проводила его в райпрокуратуру.
«Зачем ему нужно в прокуратуру?» подумала Валентина, и ее сердце похолодело.
— Я его к самому Ванечке доставила, — щебетала подруга, примеривая блузку перед зеркалом. — Ванечка в клуб придет, а этот, как его, Самотесов, решительно отказался. Сердитая бука! Но очень, очень интересный!
— А кто такой Ванечка?
— Параев. Следователь или помощник прокурора, не могу сказать точно. Лучший танцор в Кудельном. Очень культурный, воспитанный, только чересчур высокого о себе мнения… Так тебе нравится блузка?
— Кажется, я все же не усижу сегодня дома, — сказала Валентина. — Пойду в клуб.
— Давно бы так! — одобрила подруга. — Потанцуешь — и голова пройдет, уверяю тебя…
3
В малом зале клуба начались танцы.
Молодые люди, главным образом работники асбестовой промышленности, сразу заметили Валентину. Она после первого же вальса спустилась в читальню, перелистала несколько журналов и вернулась в зал.
Подруга, раскрасневшаяся, оживленная, подвела к ней молодого человека с гладким, ничем не примечательным, но действительно несколько высокомерным лицом.
— Познакомьтесь, — представила она своего спутника: — Иван Григорьевич Параев, лучший наш танцор. Это знакомая товарища Самотесова, — сказала она Ивану Григорьевичу. — Покажите ей, как танцуют в Кудельном!
Ванечка танцевал хорошо и несколько небрежно, как и полагается искусному танцору.
— Так вы с Самотесовым знакомы? — спросил он. — В Горнозаводске познакомились или в Новокаменске?
— В Новокаменске.
Узнав, что главный врач рудничной поликлиники Абасин приходится Валентине дядькой и что она студентка Горного института, Ванечка стал менее высокомерен и, между прочим, полюбопытствовал, не знает ли она выпускника Горного института Павла Петровича Расковалова.
— Я с ним знакома, — ответила Валентина и посмотрела в глаза партнеру: это были твердые глаза человека, привыкшего пользоваться неограниченным правом спрашивать.
— Говорят, отец Расковалова жил в этих местах. Вы не слышали?
— Я это точно знаю. — И Валентина почувствовала все тот же холодок в сердце. — Его отец был инженером, вернее одним из инженеров «Нью альмарин компани».
— Только инженером? — переспросил Иван Григорьевич, но тут же заговорил о литературных новинках и умело дал понять, что следит за искусством, не позволяет себе отставать от жизни, хотя служебные обязанности берут чуть ли не восемнадцать часов в сутки.
Танец кончился. Иван Григорьевич предложил Валентине пройти в буфет. Она отказалась: у нее вправду разболелась голова.
— Я домой…
— В таком случае, я вас провожу. Завтра у меня хлопотливый день. И, кажется, я уже не найду сегодня лучшей партнерши, чем вы.
По дороге он выказал себя очень внимательным, не раз прерывал шутливый рассказ о жизни в Кудельном — где Иван Григорьевич очутился недавно — вопросом, как она себя чувствует.
Вечер был душный, хотя и ясный. Далекие зарницы вспыхивали в стороне Новокаменска. Валентине казалось, что она сейчас что-то услышит нехорошее, тяжелое, но Иван Григорьевич ничего не сказал, а она не решилась спросить его, что он думает об инженере Клятой шахты Павле Расковалове.
— Вы ведь в центральном разрезе работаете? — вспомнил он прощаясь. — Я иногда там бываю. Люблю мужественное горное дело. Навещу вас. В среду совещание хозяйственного актива. Приходите в клуб. После актива, может быть, мы немного попрыгаем. Только постарайтесь, чтобы у вас голова не болела. На всякий случай, я захвачу порошки от головной боли.
В общем, он вел себя очень корректно и ушел, неплохо насвистывая из «Травиаты». Валентина стояла, неподвижная, у двери, пока свист не затих вдалеке; она все старалась понять, почему Ванечка заинтересовался Павлом, почему расспрашивал об его отце, почему усомнился в том, что отец Павла был только инженером «Нью альмарин компани». Конечно, ничего путного она придумать не смогла и расстроилась окончательно. Подруга, вернувшаяся домой во втором часу ночи, застала Валентину еще бодрствующей.
Глава шестая
1
Утром пораньше Петюша собрался на Клятую шахту. Он живо сварил похлебку, накормил Ленушку и Осипа и отнес поесть деду Роману. В низкой, полутемной избе старик лежал на лавке пластом — громадный, иссохший, костлявый. Лицо его было неподвижно, но открытые глаза жили; в них будто застыло удивление: какая сила могла свалить его громадное и все еще могучее тело! На свету сквозь серебро окладистой бороды рисовался выдавшийся острый подбородок.
— Слышишь? — спросил Петюша, склонившись к Роману.
Старик чуть шевельнулся, закрыл и снова открыл глаза.
— Без памяти был три дня, — сказал Петюша. — Есть хочешь?
— Мне не надобно. Ты Ленушке…
— Кормлена Ленушка. Потом захочешь, так Ленушке скажешь, она покормит.
Он уже направился к двери, когда зашелестел голос старика.
— Ну? — спросил Петюша. — Чего тебе?
— Сказывала Ленушка… Подрядились вы с Осипом… продушной ходок искать?
Снова Петюша наклонился к нему. По-видимому, наступила та редкая и неожиданная минута, когда сознание и память возвращались к старику почти полностью. Его глаза, обычно тусклые, непрозрачные, теперь прояснились. Петюша знал, что эти минуты проходят быстро.
— Подрядились мы… Завтра пойдем с Осипом. — Он приблизил губы к уху старика: — Ты, дедко, в Клятой шахте робил, ты продушной ходок, должно, знаешь… Ты скажи!.. Шахте требуется… И Ленушку в школу возьмут. Что ей темной жить! Ты скажи, дедко, слышь?
Он допытывался нетерпеливо, настойчиво и вдруг увидел, что глаза старика снова заволакиваются туманом.