2
У поворота тропинки Петюша увидел неожиданно того, кого искал: деда Романа. Он обрадовался, хотел окликнуть, остановить и не окликнул, не остановил.
С удивлением смотрел он на деда, точно видел его впервые. Теперь невозможно было узнать полумертвого, почти лишенного разума старика в том человеке, который как тень скользил по тропинке, и даже не по тропинке, а от дерева к дереву, явно таясь. Если бы не холщовая не подпоясанная рубаха, белевшая в зелени, Петюша и не заметил бы его.
Вдруг старик остановился, отшатнулся за ствол сосны, исчез. То же самое, не отдавая себе отчета, сделал и Петюша. Что насторожило Романа? На всякий случай, Петюша разулся, так как подумал, что Роман издали услышал скрип его ботинка. Сделав несколько шагов, Петюша вновь увидел Романа: он стоял вплотную к сосне, громадный, с остро обрисовавшимися под рубахой лопатками, с низко свисавшими на затылок седыми волосами. Берданку дед Роман держал вперехват, на стволе ружья тускло блестели медные заплаты. Вот так, должно быть, старик, некогда считавшийся лучшим охотником баженовской округи, высматривал зверя, терпеливый и неподвижный, как камень, чтобы потом мгновенно послать в цель меткую пулю.
Никакого зверя не было. Старик, по-видимому, лишь высматривал, свободен ли путь, и, убедившись, что путь свободен, двинулся дальше, свернув с тропинки на север, прямо на север. Это было странно, почти страшно: Петюша не знал ни одного человека, который пересек в этом месте Клятый лог; это место было самым клятым, а Роман шел все вперед, продолжая таиться, и Петюша крался за ним, понимая, что старик знает, куда идет и как нужно пройти. Все кругом понемногу изменилось: ниже и реже стал сосняк, выше становилась блесткая и острая ярко-зеленая трава, почва мягко подавалась под ногой, потом пальцы ног ощутили сырость.
Дурную славу имело болото, которое протянулось по низине всего Клятого лога и здесь было особенно широким: говорили о бездонных «окнах», попав в которые человек погибал неминуемо, о трясинах, которые жадно засасывали все живое, о гадюках, убивавших человека своим страшным ядом на месте, о змее полозе, которая могла задавить в своих кольцах хоть быка. Но старик продолжал путь, и Петюша следовал за ним, готовый притаиться, как только обернется Роман. Впрочем, это случилось лишь два-три раза. Старика тянуло к себе то, что было впереди. К этому он стремился и этого опасался.
Преддверие болота кончилось гранитной бровкой. На ней, точно по линеечке, выстроились сосны, охватившие узловатыми корнями мшистый гранит. Как только Роман перебрался через эту каменную ступень и исчез за нею, поднялся и Петюша. С бровки перед ним открылось уже настоящее болото, плоское, с редкими приземистыми соснами, дышащее гнилью. Старик брел по болоту. Закатав брюки выше колен и дождавшись, когда Роман достиг следующей бровки, Петюша ступил в болото и пошел так же, как шел старик, несомненно знавший брод.
Несколько бровок осталось за спиной, и с каждым разом Петюша точно поднимался на новую ступень. Болота захватили каменные широкие террасы северного «сбега» Клятого лога. Между приземистыми болотными соснами стали все чаще попадаться камни. Сначала они были невысокие, точно рыбы, выставившие из болотной зелени серые спины, но камни росли, приобретали странные, пугающие формы. Несколько раз Петюша терял Романа из виду и, следовательно, лишался проводника по болоту. Пришлось запастись хворостиной и ощупывать дорогу перед собой; один раз он чуть не провалился в глубокое «окно» и очень испугался. Наконец почва под ногой отвердела, из-под болотной сырости поднялась земля, начался лес.
Уже давно Петюша потерял Романа и забеспокоился, вскарабкался на камень, лежавший в тайге, как большой, вытянувшийся зверь, вгляделся.
Гряда скал перед ним поредела как бы для того, чтобы освободить место двум утесам, принявшим на свои плечи крутой скат очередной бровки-гряды. Скат вздымался крутым обрывом над узкой щелью, разделявшей утесы.
К этим утесам и приближался Роман, то скрываясь за камнями, то снова показываясь. Даже он, этот великан с гривой седых волос, казался маленьким на фоне серых утесов, склонившихся друг к другу.
«Два брата», вдруг мелькнуло в сознании Петюши. Не об этих ли двух каменных братьях-утесах говорил Роман в бреду?
Старик шел прямо к этим камням. Несколько раз он останавливался, прислушивался, однажды быстро поднял берданку, точно увидел цель, отпрянул за валун, притаился, потом, согнувшись вдвое, быстро пробежал расстояние, отделявшее его от утесов, и исчез между ними, точно и не было его.
Петюша понял, что старик достиг цели своего похода, и решил ждать. На камне было плохо. Ветер, гулявший над тайгой, знобил Петюшу, уставшего, промокшего во время трудного путешествия по болотам, и все же он не трогался с места. Почему? Он видел со своего дозорного пункта, что «два брата» как бы подпирали склон лога; он сообразил, что ущелье упиралось в обрыв и, следовательно, старик должен был вернуться этим же ущельем.
Ждать пришлось долго, как показалось Петюше — даже слишком долго. Он почти оцепенел от холода. Припомнился читанный в школе рассказ о том, как советские снайперы целыми днями терпеливо лежали в снегу, подстерегая врага, и это прибавило ему мужества, помогло дождаться той минуты, когда Роман вновь показался из ущелья.
Приподняв голову, Петюша обеспокоенно вгляделся. Поразительно изменился Роман, точно не он, а совсем другой человек недавно так ловко, незаметно крался тайгой, готовый встретить и положить любого зверя. Сразу как-то ниже, меньше стал Роман, согнулся, брел тяжело, берданку тащил несуразно за бечевку, заменявшую ремень, раза два остановился, тупо глядя под ноги и медленно проводя левой рукой по лбу и щеке, точно снимал невидимую паутину, как делал это обычно в бреду, в беспамятстве; а то вдруг стал озираться, будто припоминал, куда забрался, и не припомнил, но побрел прямо в том направлении, откуда пришел. Значит, кончились минуты просветления; значит, снова вернулся Роман к своему обычному состоянию, когда он жил не живя.
Сделав две-три сотни шагов, Роман опустился на камень, брякнул берданкой и затих. Петюша беспокойно заерзал, не зная, что предпринять. Наконец решился: быстренько заглянуть в ущелье, выяснить по возможности, что привлекло сюда Романа, а затем нагнать старика, привести его домой, послушного, покорного в беспамятстве. С какой радостью покинул мальчик свой холодный камень!
По дну ущелья струился ручей в глинистом русле, блестевшем искрами золотистой слюды, которая так обманывает, новичков-минералогов, принимающих ее с первого взгляда за золото. Чахлые, не в меру вытянувшиеся сосенки, осмелившиеся забраться в это каменное царство, омертвели, засохли, перевитые серыми толстыми нитями паутины. Утесы нависли над Петюшей; ручеек, отразивший полоску серого неба, показался бездонной трещиной в земле. Ущелье поднималось немного вверх, огибая один из утесов. Берега ручейка становились все круче. Обрыв, налегший с севера на плечи «двух братьев», вдруг закрыл небо, а еще через несколько шагов началась каменная осыпь. Между валом осыпи и кровлей ската было темно. Дальше пути не было…
Что же так долго делал в этом коротком ущелье Роман?
Вдруг кольнуло в сердце.
На правом, глинистом берегу ручья виднелся широкий мазок, оставленный скользнувшей человеческой ногой, а дальше уже отпечатался и полный след большой ноги в сапоге с широким подкованным каблуком. Низко склонившись, Петюша долго рассматривал этот след. На прибрежном глинистом песке он затем нашел еще несколько отпечатков все той же ноги.
След вел из ущелья.
Тревога, охватившая Петюшу, понемногу ослабела. Составилось успокоительное предположение: человек проходил третьего дня по бровке-гряде, мимо камней, укрылся здесь от грозы и ушел, когда глина, мокрая после ливня, еще принимала след. Но, разыскивая следы, Петюша снова очутился под кровлей утеса. Что ж Роман? Ведь о «двух братьях», явно о двух этих утесах, бормотал он в бреду.
По каменной осыпи Петюша пробрался вверх, туда, где скопилась плотная, густая темень, достал спички, зажег одну. Глыбы камня преграждали дорогу. Он сделал шаг вправо, зажег еще одну спичку, уставился на огонек.