— Ладно, шагай за порог, сейчас едем, — недовольно оборвал Самотесов.
На минутку он склонился к Павлу, прислушался к неровному дыханию, задул свечу, зажег аккумуляторный фонарик, прикрыл свет кепкой Павла и вышел. Увидев у крылечка Осипа, который не решался показываться на глаза Павлу Петровичу, он приказал:
— Утречком прибеги на шахту, скажешь, как здоровье товарища инженера. Понятно?
Возле лошади его ждал Василий Первухин.
5
В один из первых наборов в ремесленное училище Кудельного, готовившего кадры и для Новокаменска, явились два сына колхозника из баженовской Гилевки — Василий и Михаил Первухины, первый старше второго всего на один год. Бойкие и способные ребята, оба русые, светлоглазые, схожие до того, что их принимали за близнецов, они учились прекрасно, ездили в Горнозаводск на смотр художественной самодеятельности трудовых резервов; об их пляске даже писалось в газете. Кончив училище, братья-неразлучники пошли сначала в трестовскую механическо-ремонтную мастерскую Новокаменска, а потом на Клятую шахту. Молодые слесари сразу стали признанными заводилами и запевалами в комсомольской шахтной организации. Начинается допризывная подготовка — они в строю, как у себя дома, точно всю жизнь мечтали о солдатской выправке и ухватке; появились в промтоварном магазине охотничьи берданки — первыми покупателями были они, и оказалось, что Михаил — прирожденный снайпер, с железной рукой и безошибочным глазом. Несмотря на всю занятость Павла Петровича, братья уговорили его «кое-что показать» в боксерском кружке и старательно ставили друг другу и товарищам синяки. Словом, это были веселые ребята, рукастые, завидные работники и хорошие товарищи.
Вдвоем они составляли ровно пятьдесят процентов всего рабочего состава ремонтной мастерской Клятой шахты, и поэтому Павел Петрович решил, что братья сходят в отпуск порознь.
— Так что там насчет отпуска твои родители говорят? — спросил Самотесов, когда Конская Голова осталась позади.
— Скандал дома, — озабоченно сообщил Василий. — Главное, время какое — сенокос подошел, Никита Федорович. Мать не в силах, отец — колхозный инспектор по качеству. В сельсовете у него тоже дела большие. Он ведь общественник на весь район, да и тоже не молод. Значит, как бы коровенка без кормов не осталась. А покос нам хороший выделили. Трава по плечо… Просто катастрофа, Никита Федорович. Сами понимаете!
Василий усиленно нажимал именно на то, что Самотесов сам понимает покосные дела, и Самотесов невольно посочувствовал ему: действительно, как можно коровенку оставить без кормов, особенно при хорошем травостое!
— Что же делать? — спросил Самотесов.
— А что делать! — досадливо вздохнул Василий. — Хотел я просить Павла Петровича отпустить Михаила тоже, хоть на пол-отпуска. И я тогда только пол-отпуска отгуляю. Раньше вернемся — шахте лучше.
— Павел Петрович, сам видишь, болен лежит…
— Вижу…
Хотел спросить, почему лежит он в такой неподходящей обстановке, но промолчал, чтобы не всказать себя нескромным.
— Мне придется решать. А отпустить вас двоих трудно. Сейчас работы будет много. Строительство развернем круче, чем раньше. После пожара руки особенно нужны.
— Пожара? — переспросил Первухин.
— А ты не слышал? Два барака, стройдетали и каркасы — подчистую.
Если бы не темнота, смена выражений на лице Василия поразила бы Самотесова не меньше, чем весть о пожаре поразила Первухина. Он почувствовал, как покраснел, его окатило жаром и потом холодом.
— Очень прошу, отпустите! — умоляюще проговорил он. — Слесарь Ланской справится. Очень прошу, Никита Федорович! Мы с братенником так нажмем, что «сенокос» в дни свернем, на всю зиму сена поставим. А если ненастье помешает, мы немедленно вернемся. Вы не сомневайтесь…
— Ладно, завтра зайдите с Ланским, — неохотно согласился Никита Федорович.
Посвистывая на лошадь, выбиравшую дорогу в темноте, он задумался о событиях последнего дня. Молчал и Первухин. Ветер уже из последних сил порывисто метался по долине, то проносил косой дождь, сорванный с последних уходящих тучек, то очищал небо, и над лесом синими светляками роились чистые звезды.
— Что ж, не нашли, кто поджигает? — тихо спросил Василий.
— Не нашли.
— Значит, мы строить, а… он жечь будет?
— Кто «он»? — сердито спросил Самотесов.
— Кабы я знал, я бы поймал!
— Вот и поймай!
Первухин хотел ответить, но сдержался.
Братья Первухины жили в шестом общежитии. По длинному коридору Василий на цыпочках пробрался в самый конец барака и прислушался у двери, на которой была прибита медная дощечка, изготовленная самими обитателями комнатушки:
«Бр. Первухины В. и М. Просим стучать. Прием в часы после смены».
Из-за двери доносилось меланхолическое потренькиванье. Ясное дело: Миша скучал и валялся на кровати с мандолиной в руках.
— Васька! — шепнул Миша, когда брат как ни в чем не бывало вошел в комнату. — Я умер… — Он вытянулся на кровати, на минуту притворился мертвым, потом, разом сбросив с койки ноги, вскочил, обхватил брата за шею, в приступе радости повторяя: — Васька, ну черт! Откуда?.. Ну, Васька! — Испугался и заглянул в лицо брата: — Чего там дома случилось?
Пожав плечами и вообще разыгрывая величайшее спокойствие, Василий стал на табуретку, снял со стены черные блестящие боксерские перчатки, которые ему удалось купить во время одной из поездок в Горнозаводск, и бросил их на койку брата.
— Владей! — коротко проговорил он.
— Ну? — не понял Миша.
— Выстрел был довольно точный…
— Какой выстрел? — сначала не сообразил младший Первухин. Потом лицо его напряглось, светлые глаза сузились, рот сжался. — Ты откуда знаешь?
— Чаю налей, — приказал Василий.
Он повесил над кроватью свою берданку, снял пиджачок и свитер, пошел умываться, а когда вернулся, стаканы уже были налиты и бутерброды приготовлены. Он сел, выпил стакан и только тогда позволил себе улыбнуться.
— Значит, Михаил Сидорович, вам интересно знать?
— А хоть не говори! — сердито ответил брат. — Разыгрываешь — и думаешь, на розыгрыш пойду. Зачем на шахту прибежал? Дома порядок?
— Вполне.
— Как там с сенокосом?
— Не будет.
— Чего не будет?
— Сенокоса… Корову батя продает. Лидкиной молочной премии с фермы вполне хватает. Расчета нет свою скотину держать. Мамаша тоже на ферму пошла телятницей. Лидия теперь над нею главная. Сестренка у нас — красота! Урожай в колхозе ожидается невероятный. И вообще дым столбом: до уборки спешно плотину кончают для электрификации… Электростанцию уже поставили и железом накрыли. Такую пятилетку развернули, представить невозможно!
— Да ты долго меня будешь водить! — не вытерпел Миша. — Честное слово, разговаривать с тобой не стану! Уходи, откуда пришел, поперечный! Мне спать надо! — И он в сердцах стал шумно заводить будильник.
— Брось, машину сломаешь! — остановил его Василий и отобрал будильник. — Завтра со мной в отпуск пойдешь. Никита Федорович согласие дал тебя на сенокос отпустить. Только ты ему не сболтни, что сенокоса не будет. Понятно?
Это было свыше сил младшего брата: он кошкой прыгнул на Василия, повалил его на кровать, схватил за горло.
— Говори! — пыхтел он. — А то задушу! Говори, а то…
— Да ну тебя! — высвободился Василий. — Закрой окно, будем дела обсуждать. Сначала доложи, как пожар был. Почему Павел Петрович на Конской Голове болеет?.. А ты не знал?
Когда Василий рассказал брату, что узнал, а Миша передал ему все, что слышал от других, Василий вскочил, прошелся по комнате, сумрачно посмотрел на брата.
— Не верю! — сказал он. Подумал и добавил: — Проверить нужно.
— Проверь-ка!
— Вот и проверим… Ну не все, конечно, а что сможем. Вместе на «сенокос» пойдем. Товарищ Колясников на нас рассчитывает.