Часов в двенадцать, когда Валентина позвонила Ниночке на работу и рассказала, что ей не удалось найти Павла, что его не видели ни в Горном институте, ни в Геологическом музее, словом — нигде, Ниночка переняла тревогу Валентины.
— Откуда ты говоришь? Из пассажа?.. Садись на трамвай и приезжай ко мне! — скомандовала она. — Дела складываются так, что через полчаса я освобожусь. Жди меня и не тоскуй. Как легко ты расстраиваешься! Поставь чай, возьми конфеты в ящичке моего ночного столика. Ох ты, плакса ты моя!
Домой Ниночка вернулась через полтора часа, когда Валентина уже оцепенела в тоскливом ожидании и места себе не находила в большой, по-летнему запущенной квартире Колывановых.
— Прости, я опоздала, но зато я свободна, как ветер. Дела сданы. Дождусь возвращения папочки из Москвы, обниму его, обниму маму, братишку, сестренку, и прощай Горнозаводск, здравствуй Северный Урал! Федька приедет за мной, мы зарегистрируемся, выпьем с моими родителями по бокалу шампанского, и я вступлю в великую армию строителей уральского севера.
Переодевшись в домашний серенький халатик, она села рядом с Валентиной, обняла ее и сердечно сказала:
— Что ж это я болтаю о своих делах! Что у тебя?
— Павла сняли с работы и… он исчез, — шепнула Валентина.
— Быть не может! — поразилась Ниночка. — Ты шутишь! В чем его обвиняют?
— Долго рассказывать…
— Говори же, я слушаю!
Валентина начала свой рассказ, сама ужасаясь тому, что услышала: об авариях, о пожаре на шахте, об отце Павла. Она боялась взглянуть в глаза Ниночке, чтобы не увидеть в них отражение своей тоски.
— Какая чепуха! — возмутилась Ниночка. — Дикая нелепость!
— Ты понимаешь, чем грозит Павлу эта чепуха и нелепость?
— Прекрасно понимаю, что это ему ничем не грозит! И ты пойми, что все эти обвинения — именно чепуха! В чем обвиняют Павла? В страшных преступлениях. Мог их совершить Павел? Ни в коем случае! Ведь ты знаешь Павла, ты знаешь его честность. Чего же ты боишься?
— Где он?
— Ты думаешь, что он скрылся и, следовательно, виновен?
— Нет, нет!..
— Ты права! Ему незачем бежать, скрываться. Меня больше интересует история с телеграммой. — Она достала из своей сумочки телеграмму, уже побывавшую однажды в руках Валентины, и объяснила: — Павел был так болен и так расстроен, когда мы виделись в последний раз, что забыл у меня эту гадость, а я так ждала Федьку с поезда, что тоже совсем забыла о телеграмме… Но скажи, кто и зачем мог его вызвать в Горнозаводск под таким предлогом?
— Почем я знаю… Дядя вот думает, что в этом виновата какая-нибудь знакомая.
— Правильно! То же самое подумала и я, как только увидела телеграмму. Не возмущайся и не сверкай глазами! Подумай, кто из наших общих знакомых мог решиться на такую гадость? Будем рассуждать по-женски, Валя, мы имеем на это право. К кому ты ревновала Павла в последнее время?
— Ни к кому! — возмущенно возразила Валентина.
— А Таня Проскурникова? — тихонько напомнила Ниночка.
— Какие глупости! Павел помог ей в дипломной работе и…
— И она влюблена в него! Эта Танечка — штучка! Прекрасно отделалась от работы на периферии и устроилась в нашей проектной конторе. Я знаю, что Павел тебя любит, и смешно было бы не любить такую девушку, но Таня ведь тоже не дурнушка, как ты думаешь?
— Зачем ты все это! — со страданием в голосе проговорила Валентина. — Если даже она вызвала Павла, то он ни при чем! Я убеждена в этом! Он был твердо уверен, что мама действительно больна.
— Да разве я говорю, что он «при чем»! — обняла ее Ниночка. — Успокойся, он, конечно, ни при чем, но Таня пожелала его увидеть и подвела человека. Почему он молчит, почему не скажет все, как было, как есть?
— Что ты! Чтобы Павел оправдывался, затрагивая имя женщины!
— Да, то же самое подумала и я. Ведь он так щепетилен… А может быть, он и не успел дознаться, кто его вызвал, может быть и сама Танечка набезобразила да и испугалась, не объявилась ему. Так или иначе, но нужно, чтобы Танечка сказала всю правду. Идем!
Она за руку потащила Валентину в кабинет отца, нырнула в громадное кожаное кресло, перелистала настольный алфавитный блокнот, поставила телефонный аппарат себе на колени и набрала нужный номер — она любила говорить по телефону с комфортом и не считаясь с временем.
— Константин Иванович? — спросила она. — Говорит Нина Колыванова. Простите, что звоню на службу… Папа? Нет, папа еще не вернулся из Москвы. Ждем со дня на день. Но в данном случае я обращаюсь к вам как просительница. Разрешите начать? Прежде всего мне нужно сегодня возможно скорее поговорить с управляющим трестом в Новокаменске. Возможно это?.. Спасибо… Теперь второе дело. Передо мной лежит телеграмма, посланная из Горнозаводска в Новокаменск. Куда девается подлинник телеграммы?
Выслушав ответ, она удовлетворенно кивнула головой:
— Итак, ничто в природе не пропадает, и если на руках имеется телеграмма, то найти подлинник очень просто. Читаю: «Горнозаводск, тридцать семь…» Что это значит? Номер почтового отделения… Прекрасно! А это? Номер, за которым была принята телеграмма?.. Так вот, я прошу достать и показать мне подлинник. Кому адресована телеграмма? Инженеру Расковалову и подписана фамилией моего отца. Почему нельзя? Тайна переписки?..
Она долго слушала своего собеседника, сжав губы и наморщив лоб.
— Но, Константин Иванович, ведь я не требую от вас ничего противозаконного! Неудобно говорить об этом по телефону, но нужно уличить одну девчонку в хулиганском поступке. Да, да, чисто романическое происшествие. А мы не могли бы сделать так: первое — вы прикажете доставить вам подлинник; второе — мы с подругой придем к вам и все расскажем, все до последней черточки; третье — вы, в зависимости от того, что вам подскажет сердце, либо позволите мне взглянуть на подлинник, либо прогоните. Так как же?.. Спасибо, миллион раз спасибо! Значит, на переговорный пункт мы явимся в четыре тридцать, к вам, в управление связи, в пять часов. — Она положила трубку. — Милейший человек этот дядя Костя, старый друг моего папочки!
— Зачем ты попросила разговор с Новокаменском?
— Хочу узнать, что думает управляющий насчет исчезновения Павла.
— Удобно ли это? — встревожилась Валентина.
— Удобно, потому что я не верю в это исчезновение! Это не по-расковаловски.
Она увела Валентину в свою комнату, заставила ее прилечь и села рядом.
— Знаешь, нам с тобой повезло на женихов, — сказала она задумчиво. — Твой Павел и мой Федька стоят друг друга. Уморительный Федька! Как он хочет, чтобы я перебралась к нему! Ему дали квартиру из двух комнат, он купил мебель, все устроил, на днях приехал…
Ну да, в тот же день, когда приехал Павел Петрович, и — подумай! — стал пугать меня: там глубокая тайга, там мошкара. А там есть хороший клуб, кино, там множество инженеров, техников, там вырос новый громадный завод, на реках электрические драги, на местном руднике есть два проходчика-лауреата… Уверена, что найду там интересную, живую работу. А Федька меня пугает! Смешной, правда? Да если бы действительно была совершенная глушь, разве я не пошла бы за моим Федькой! И разве ты не пошла бы за Павлом!
— Да! Хоть на край света.
— Усни полчаса!
— Я не смогу, Ниночка…
Она посмотрела на часы: было около двух. Показалось, что ее отделяет от посещения почтамта целая вечность. Валентина подумала, что она приближается к самому страшному моменту в ее жизни.
4
На все вопросы Никита Федорович отвечал отрицательно: он решительно не верит, что Павел Петрович Расковалов знал об отношении его отца к Клятой шахте; он также не верит, что Расковалов виноват в истории с его вызовом в Горнозаводск. Когда же товарищ Параев, усмехнувшись, «в частном порядке», как он выразился, поставил вопрос, настолько ли Самотесов верит Расковалову, что сейчас же дал бы ему поручительство в партию, Никита Федорович побагровел.