— В какую сторону? — спросил Василий; он уже натянул сапоги и взял ружье за плечо.
— Подался до погоста, а потом у ямы свернул к каменоломне.
— К каменоломне? Смотри — ошибка! Чего ему делать на каменоломне?
— Вот несуразный! Я же с нашего огорода смотрела.
— Мишка, готов? Берданка заряжена?
— В порядке… Да постой, молока хоть похлебаем.
— Айда, айда! Не прокиснет молоко, успеешь нахлебаться!
— Ой, масенький, молочка захотел! — засмеялась Мариша, глядя на младшего Первухина с нежностью. — Придешь — матушка шанежку даст, агусеньки!
— Прощай, Марусино сердце! — продекламировал Миша, скатился по приставной лестнице и присоединился к брату, когда тот уже бежал через огород; он ничего не спросил у Василия, он понял, что задумал брат. — Будет нам утренняя зарядка, — сказал он, втягивая воздух. — Вот натощак и карабкайся.
— Живот пустой — ногам легче…
План Василия заключался в том, чтобы пройти напрямик за огородами через поймы Карпушихи, а потом на гору Лежалую, с которой должен был открыться вид на подходы к карьерам каменоломни.
Гора взгромоздилась перед ними серым гранитом, скатами и спадами, тут и там охваченная леском. В дни ранней юности и во время комсомольских военных игр братья с деревенскими своими товарищами не раз штурмовали гору и знали, что с какой стороны ни подступись, все трудно, все круто. Решили взять гору вкось, с тем чтобы выйти поближе к карьерам, и принялись за свой труд. А это, действительно, был труд, и как ни спешили братья, им пришлось и колесить и отступать там, где начинался лишний риск, и продираться через заросли шиповника, и помогать друг другу.
— Пока плутать будем, он не знай куда убежит! — яростно цедил сквозь зубы Василий.
Тяжело дыша, они все же довольно быстро достигли сосновой гривы, разросшейся на длинном хребте Лежалой, и очутились на узком плато, шедшем по хребту. Под соснами было прохладно, обвевало свежим ветерком. Перебежав плато, братья бросили взгляд вниз, на широкую террасу, поросшую сосняком. По этой террасе вилась дорога каменоломни. Широко разъезженная, она уходила вправо и влево. Братья увидели бы любое пятнышко на светло-желтом полотне дороги, но все было пустынно.
— Теперь куда? — спросил Миша, облизывая пересохшие губы.
— По бровке к каменоломне пройдем, покуда можно…
Бровка становилась все уже, как и обрывистая терраса внизу. За острым краем террасы ярко голубело небо. Еще немного — и должен был открыться взгляду первый, самый большой карьер каменоломни.
Миша схватил брата за локоть.
Почти одновременно они увидели двух человек, которые показались со стороны каменоломни и быстро приближались по дороге. Не старик с пестерком привлек их внимание, а его спутник. Посмотрев друг на друга с испугом, братья снова впились глазами в высокого человека в бушлате, в кожаном картузе.
— Он! — проговорил Василий и скрежетнул зубами.
— Спятил! — шепнул Миша и прерывисто вздохнул. — Откуда он мог тут взяться! Сам видел, что он в Конской Голове не в сапогах был.
— Правда, — сообразил Василий. — А похож!
— «Обличье фигуры», — шепнул Миша.
Двое шли медленно, разговаривали тихо, но угадывалось по их движениям, что разговор был горячий. Потом эти двое остановились на краю террасы. Братья видели их четкие силуэты на фоне неба.
Все последующее разыгралось почти молниеносно.
Высокий сделал сбоку резкий выпад. Послышался тонкий крик. Старик, брошенный на землю, извиваясь по-змеиному, схватил высокого обеими руками за ногу, но высокий высвободился, ударил старика ногой, сунул руку в карман, выхватил ее, и в руке что-то заблестело.
В тот же миг, не целясь, выстрелил Миша. Высокий отпрянул от края террасы и, согнувшись, побежал к карьеру.
— Погляди, что со стариком, а я за «обличьем»! — И Василий бросился по бровке к каменоломне.
Младший Первухин скатился вниз, пересек террасу. Старик лежал ничком, прикрывая голову рукой, все еще ожидая удара. Капельки крови скатывались по пролысому черепу.
— Эй, гражданин! — окликнул его Миша. — Гражданин Халузев!
Из-под руки старик посмотрел на него, перекошенное лицо было страшно.
— Душегуб! — проговорил он плаксиво. — Душегуб треклятый, варнак! — Потом застонал, ткнулся лицом в землю. — Смерть моя… — шепнул он погасающим голосом.
Миша боялся и подумать, что может произойти с Василием, который остался один на один с тем высоким человеком, вооруженным, поднявшим руку на хилого старика, но он понимал, что и Халузева нельзя бросить без помощи и присмотра.
Выручка пришла неожиданно. Из-за поворота дороги показался обоз в три телеги, двигавшийся на каменоломню. Гилевские колхозники ехали подбирать бут для облицовки фундамента новой электростанции на Карпушихе.
Все сделалось быстро. Возчики, молодые знакомые ребята, столпились вокруг старика, с одного слова Миши поняли, что старика нужно в больницу; силач Коланутов подхватил Халузева, положил его на телегу.
— Митрий, ты повезешь! — приказал он одному из парней. — Да не спеши. Видишь, отец уж и не дышит, кажись.
Как только Митрий завернул лошадь к Гилевке, Миша ввалился в телегу Коланутова и погнал к каменоломне. Вот теперь, когда мысли были заняты только братом, он совершенно измучился. Впереди открылась пустота карьера. Он соскочил с телеги и, держа берданку наизготовку, бросился к сторожке, которая казалась крохотной под мощным гранитным бортом. Все кругом было пусто, тихо.
Серый гранит, испещренный черными точками слюды, уже нагрелся в лучах солнца и дышал сухим теплом. На полпути к сторожке Миша подался немного в сторону под самый борт карьера и, к удивлению Коланутова, стал подбираться к сторожке сбоку, точно выслеживая притаившегося зверя. Обогнув сторожку, он заглянул в открытую дверь и, отбросив осторожность, выпрямился. Сторожка была пуста.
Большой карьер был первым в цепочке карьеров, которые тянулись в сторону болот Клятого лога. Соединялись карьеры узкими выемками-щелями, по дну которых шла дорога. Коланутов видел, как Миша скрылся в первой выемке.
Второй карьер был значительно меньше первого и разрабатывался в две террасы. Камень из этой ломки ценился особенно высоко; до войны здесь добывалась плита для облицовки первых этажей многоэтажных домов, для речных и морских пристаней. Карьер точно спал. Тут и там лежали плиты, оставленные в различных стадиях обработки. Камень молча ждал, чтобы снова затрещали пневматические зубила, чтобы заискрилась сталь, обтесывая плиту. Говорили, что каменоломня должна ожить со дня на день, недаром сюда уже наведалась комиссия местпрома с московским представителем.
В этом карьере тишина показалась Мише особенно тяжелой, многозначительной.
— Вася-а-а! — крикнул он.
Уступчатые борта отдали крик короткими отголосками, но и только.
Подстегиваемый тревогой, Миша бросился в выемку, соединявшую второй карьер с третьим. Последняя выработка, самая молодая и неглубокая, прорезала каменное плато, по обочине которого, как крепостные зубцы, громоздились скалы. Между камнями зеленели сквозные березки и осины, а затек начиналось болото, уходившее в сторону Клятого лога, к дальней тайге.
— Васютка-а-а! — отчаянно завопил Миша. — Братенни-и-ик!
Ни ответа, ни привета. Камень раздробил его крик и погасил отголоски. Но вдруг из-за скалы показался Василий. Мокрый по пояс, он подошел к брату.
— Что угодно, гражданин Первухин? — спросил он спокойно. — Ваш музыкальный голос за три километра слышно.
— Жив? — схватил его за плечо счастливый Миша. — Честное мое, жив!
— Как будто, — согласился с ним Василий, обжимая обеими руками голенища, чтобы выгнать воду.
— А тот где?
— По болоту ушел… Я за ним сунулся, да назад вернулся. Пристрелит из-за болотной поросли. А со стариком что, с Халузевым?