Мария Александровна не хотела никого видеть, не хотела ни о чем думать и все же думала, думала… Добрый, душевный Максим Максимилианович — ну зачем, зачем он ее утешал, зачем намекал на влиятельного человека, который не даст Павлушу в обиду! Кто может обидеть Павлушу? Чем он заслужил обиду? Разве можно поверить, разве можно хоть на минуту поверить, что Павел Расковалов способен покривить душой! Камни? Но зачем же, для чего он стал бы торговать камнями, он, так мало ценивший все материальные блага, деньги? О ком думал Павел, когда воскликнул: «Он не мог этого сделать!» Кто «он»? Неужели «альмариновый узел» существует и находится именно на Клятой шахте, неужели Петр был владельцем шахты? Как это ужасно сошлось! О ком думал Павел, когда они шли из Конской Головы? Почему таким странным было его лицо, когда он расспрашивал о Петре Павловиче?
Ей хотелось крикнуть: «Что все это значит, что грозит Павлу?»
Когда Валентина, проводив доктора, вернулась в комнату, ей показалось, что Мария Александровна снова близка к припадку.
— Как вы себя чувствуете?
— Что это они говорят о Павле? Как они могут!
— Ничего, ничего, — шепнула Валентина, обняв Марию Александровну.
— К чему все это идет, что грозит Павлуше?
— Не знаю… Дядя говорит, что один человек велел передать вам, чтобы вы не волновались.
— Да, доктор говорил это мне… Он утешает, он от своего доброго сердца ищет утешения.
— Нет, это не его слова. Я случайно познакомилась с одним человеком в поезде, и он мне пообещал, что все будет хорошо, а теперь повторил это… Хороший, удивительный человек!
— А Георгий Модестович! — воскликнула Мария Александровна. — Как он мог такое сказать про Павла! Постыдился бы! Ты можешь поверить, что Павел способен торговать камнями, да еще из-под полы! Боже мой!
Валентина стала возле нее на колени, взяла ее руки в свои.
— Мама, позвольте мне уйти…
— Куда, голубчик?
— К нему… Я хочу быть рядом с ним…
— Иди, иди к нему и не покидай! — горячо подхватила Мария Александровна. — Не оставляй его! Кто написал телеграмму? Кто стоит против Павлуши?.. Нет, быть не может! Иди, иди, девочка моя, доченька моя!..
За окнами сверкал знойный день. Безволие овладело Марией Александровной. Бесконечно уставшая, она все же не могла забыться, заснуть. Сквозь полузакрытые веки увидела Георгия Модестовича: он осторожно вошел в комнату, задержался у стола, затем вышел на цыпочках и прикрыл за собою дверь.
«Павел у него на глазах вырос, он Павла с самого детства знает, и язык повернулся такое сказать, так оскорбить!» подумала она с печальной улыбкой.
Порыв ветра подхватил занавеску и перебросил через шнур. Солнечный луч упал на стол и разбрызгался огненно-красными искрами. Она приподнялась, не веря себе. На столе в солнечном луче пылала рубиновая звезда.
Мария Александровна положила звезду на ладонь.
Что означал этот поступок старика — отказ от обвинения, признание своей ошибки? Мария Александровна смотрела на звезду не отрываясь, думая все о том же: ее сын не виновен, мрак должен рассеяться.
Глава шестая
1
Придержав конька, приподнявшись, Никита Федорович указал рукой на черную точку, которая как раз в этот миг готова была скрыться за гранитным бугром.
— Тихон навстречу… Что такое? Почему нас в Конской Голове не ждет?
— Подгони, Никита Федорович, — поторопил Павел, охваченный тревогой.
С пригорка, низко нагнувшись к рулю, навстречу им уже катил велосипедист на блестящей, никелированной машине. Приблизившись, Федосеев резко затормозил, соскочил с велосипеда. Он был бледен и так странно спокоен, что Самотесов и Павел не решились начать расспросы.
— Роман убит, — тихо сказал Федосеев. — Поезжайте в поселок, а я на шахту… Там возьму машину — и в Новокаменск. Приеду с моим шурином: у него хорошая овчарка.
— Роман убит? — оторопело переспросил Самотесов. — Что ты, Тихон!
— Мы с девочкой застали его еще теплым. Он в своей избе на полу лежит с проломленной головой. Езжайте в Конскую Голову. Девочка почти одна. Там, в другой избе, ее отец пьяный отсыпается. Только что пришел. — Он обернулся к Павлу, который смотрел на него с жадным, мучительным нетерпением. — Все так, как вы вчера говорили. Бандит или бандиты закрывают путь к «альмариновому узлу». Ведь Роман, как вы мне говорили, работал на шахте, он, вероятно, знал дорогу. Не входите в избу, пока я не приеду с работниками милиции.
— Заверните в дом приезжих треста, Тихон Федотович, — встрепенулся Павел. — Там остановился Игошин…
— Майор Игошин! Хорошо, что он здесь! — обрадовался Федосеев. — Непременно поставлю его в известность! Ждите меня с овчаркой! — И он вскочил на машину.
Теперь Никита Федорович не гнал лошадь; искоса посмотрел на Павла и посвистел сквозь зубы. Их недавний разговор о человеке, которого не стерпит земля, припомнился Павлу; он почувствовал приступ духоты, выпрыгнул из экипажа, пошел рядом, засунув руки в карманы.
— Теперь видишь, какие могут быть люди? — спросил он. — Старика, полумертвого!..
— Я фашистов насмотрелся… Разведчиком ведь одно время был, далеко за фронт хаживал. Но знаешь, Павел Петрович, что я тебе скажу: не сделает так русский человек, не поднимет руку на старика, а тем более на хворого. Фашист так сделает, а русский человек — не верю!..
— Да разве он русский человек, разве он русский! — крикнул Павел, зашагал быстрее, остановился, дождался, пока экипажик поравнялся с ним, и снова занял место рядом с Никитой Федоровичем. — Последняя надежда рухнула: Роман погиб, и, значит, вход в Клятую шахту закрыт, — сказал он. — Не удивлюсь, если выяснится, что Петюшу подстерегли и убили. Ленушка мне рассказала, что неизвестный ей дядя навестил Романа как раз до того, как старик с Петюшей ушел в лог, а потом вернулся один. «Тот», может быть, решил на всякий случай убрать и старика… Теперь «он», вероятно, делает с шахтой что ему угодно. И хорошо еще, если «он» только «альмариновый узел» разбирает, а если «он» калечит шахту…
— Один не искалечит…
— Но, вернее всего, у «него» есть помощники. Тот же Халузев.
— Постой, попадутся! — судорожно сжал в руках вожжи Самотесов. — Ах, выродки!..
Вдали уже виднелись избы Конской Головы. Навстречу экипажику из-за гранитного бугра выбежала Ленушка и остановилась посреди дороги.
— Ну-ка, забирайся сюда! — подозвал ее Самотесов, наклонился, поднял девочку, посадил себе на колени и выслушал сбивчивый рассказ сквозь слезы о происшествии в Конской Голове и о том, что дядя Федосеев велел в избу деда Романа никого, кроме милиции, не пускать.
— Знаем, знаем… В избу не пойдем, ничего не тронем… Да не плачь!.. А Осип спит?
— Спит он… Пришел шибко хмельной. До вечера спать будет.
Тихо и безлюдно было в поселке. Лес за речушкой, уходивший в гору, как бы подчеркивал своим молчанием тишину брошенной хитной столицы. Невольно понизив голос, Никита Федорович предложил Павлу пройти в его избу и закусить, так как с утра у него ничего не было во рту.
— Я на воздухе побуду, — отказался Павел. — А ты иди хозяйничай.
Проводив взглядом Никиту Федоровича и Ленушку, он повалился на песок возле гранитного валуна и закрыл глаза.
«Все сошлось и прояснилось, а в то же время все будто в стену уперлось, — думал он. — Хода дальше нет. Скорее бы Игошина увидеть. Без собаки в лес нельзя — подстрелят, как зайца, из-за любой сосны».
Впору было грызть руки, так терзало его ощущение бессилия; он готов был землю пробуравить по кротовьи, чтобы добраться до Клятой шахты, штреки которой проходили, может быть, под его ногой и были тан недоступны.
— Не могу я тут сидеть! — сказал он, когда Никита Федорович появился возле него и протянул бутерброд. — Надо скорее все двинуть! Надо в Новокаменск!
— Зря! — решительно возразил Самотесов. — Прежде всего съешь-ка это, непременно съешь, а то ослабеешь совсем. Тихон быстро управится, не успеешь оглянуться. Шурин ему собаку даст — в лес пойдем. Потерпи!