Павел кивнул головой.
— Так вот… Начнем с основного пункта: при каких обстоятельствах вы предъявили завещание, с которым я недавно ознакомился, при каких обстоятельствах получили завещанное — я не спрашиваю, в чем оно заключалось, — не заметили ли странностей в поведении Халузева, а дальше уж по ходу беседы… — Он призадумался, дополнил: — Самотесов и Федосеев сказали мне, что вчера вы им многое открыли и с вашим предположением познакомили. Я не стал их расспрашивать. В беседе со мною, надеюсь, вы будете обстоятельнее. Подробностей, которые вам кажутся важными, не бойтесь…
В это время Максим Максимилианович, Никита Федорович и Ленушка занимались Петюшей.
Доктор нашел общее состояние здоровья Петюши удовлетворительным, если не считать истощения и утомления.
Мальчика умыли, переодели в белье Павла, в котором он совершенно утонул, и закутали в его старенький пиджак. Он получил хлеба с колбасой на один зубок, но из гордости не попросил больше и все облизывал губы.
Чувствуя себя в центре внимания, Петюша, сидя на лавке, солидно и вдумчиво отвечал на вопросы доктора.
Чудесной, сказочной была повесть Петюши для слушателей.
По словам Петюши выходило, что он просто-напросто завалился в «дудку», как он назвал вертикальную выработку.
— Как же это ты так неосторожно! — испугался Абасин, а Никита Федорович только крякнул и недоверчиво погладил бородку.
— Я на краешек сдуру стал, а она и завалилась, — сдержанно пояснил Петюша.
Свою подземную темницу он описал довольно подробно, но забыл упомянуть о страшной «печи».
— Как же ты выбрался? — нетерпеливо допытывался Максим Максимилианович.
Об этом Петюша рассказал тоже как-то глухо, будто обходил сторонкой. Он якобы выбрался сквозь щель, проходившую сбоку завала, и то ползком, то придерживаясь за борт выработки, наудачу двинулся вперед. Штрек остался позади, началась какая-то очень большая выработка; он встретил ручей, бежавший под землей, напился, совсем ожил, пошел вдоль ручья, очутился в такой большой выработке, что свет свечи не достигал кровли. Потом пробрался в другую выработку; ее стены блестели, белые столбы свисали сверху и росли из земли. Вели его стрелы, выбитые на камне.
— Да ведь это не выработки, это пещеры! — обрадовался Максим Максимилианович. — Значит, Клятая шахта с пещерной частью Клятого лога соединяется. Куда ты вышел?
— А в камни…
— Близко к Баженовке?
— Не так близко. Там камни, потом болото. А дальше, должно, каменоломня гилевская…
— А скажи, пожалуйста…
Подлинный краевед, Максим Максимилианович был в состоянии замучить своего пациента вопросами; что касается Никиты Федоровича, то он слушал молча, понимая, что после разговора с Павлом Петровичем маленький исследователь о многом умалчивает, все время мысленно сообразуется с его запретами, и думал о Петюше:
«Хитер, умен, а пуще того честен. Видать, от Осипа не набрался».
Кончилась беседа Павла с Сергеем Ефремовичем.
Майор взял из его рук золотые часы, осмотрел их, осмотрел хрустальную печатку и задумался.
— Они были найдены Петюшей возле «печи». Вероятно, часы потеряны в драке или при переноске трупов в «печь», — пояснил Павел.
— А как высоко расположен вход в «печь» над горизонтом выработки, Петюша говорил?
— Довольно высоко… Но он очень сильный человек. Я сужу по тому, что дверь не уступила мне сразу… Кроме того, у него, вероятно, были сообщники.
— Вы составили определенное и как будто обоснованное предположение, — признал Игошин. — Но все это до полной проверки останется только предположением.
— Вы все еще считаете, что я ошибаюсь?
— Не могу сказать ни да ни нет, — неохотно проговорил Игошин. — Но если чувству верить — а я иногда своему чувству верю, — то, сопоставляя все это: убийство старика, грязное дело с камнями, гнусные анонимки, то тысячу раз нет!
— Значит, вы возьмете меня в шахту? Игошин не ответил.
— Если вы ставите под сомнение мои предположения, то я не понимаю, почему бы вы могли отказать мне в этой просьбе. Я буду полезен, уверяю вас!
— Не по душе мне это, — недовольно проговорил Игошин и встал.
— Я хочу скорее узнать, прав ли я или, к счастью, неправ, хотя и не верю в то, что могу ошибиться… Тут уж каждая минута ожидания — пытка невыносимая, Сергей Ефремович! Ведь решается не пустяк, а многое решается. Решается вопрос, как я буду в глаза людям смотреть, какую память об отце нести. Поймите меня!
— Глупостей не наделаете?
— Клянусь, что буду выполнять каждую букву любого вашего приказа!
— При всех обстоятельствах каждого из «этих» нужно взять живым…
— Вы понимаете, что я только так и смогу поступить…
— Да, это я понимаю, — тихо произнес Игошин, вглядываясь в измученное лицо Павла. — Но вот что… Вы готовы броситься в шахту с голыми руками, а нужны осветительные средства, оружие, нужны люди, и немало людей. В таких делах надо спешить осторожно. Вы в шахту рветесь, вам хочется скорее распутать узел. Понимаю вас… Но имейте в виду, Павел Петрович: если вы хотите, чтобы я вас взял с собой, прежде всего приведите себя в порядок. Надо поесть, отдохнуть. На вас лица нет. А дело может получиться трудным…
Павел был близок к тому, чтобы возмутиться, запротестовать; не понимал он и не мог понять, как можно быть спокойным, когда враг разрушает шахту, когда… И в то же время чувствовалось, что этот внешне неторопливый человек знает цену каждой минуты, знает, к чему идет, и знает лучший путь.
4
Дело попало в крепкие и спокойные руки; без суматохи и шума все устремилось к цели.
Когда Павел, закусив наспех, вышел из избы, Самотесов, проходя мимо него, озабоченно проговорил:
— Я, Павел Петрович, на шахту. Надо привезти все, что требуется. А ты отдохни, слышишь?
Самотесова нагнал Максим Максимилианович, такой же озабоченный, деятельный.
— Еду домой за медикаментами для экспедиции и прочим, — сказал он. — К вечеру привезу весточку от наших.
Тишина не надолго овладела Конской Головой; снова затрещал мотоциклет. Из прицепа выпрыгнул ловкий сухощавый человек в штатском, но явно военный. Когда Игошин подошел к нему, приехавший вытянулся, почтительно поднес руку к козырьку.
— Привет, товарищ Колясников! — радушно поздоровался с ним Игошин. — Рад вас видеть.
Они прошли к валуну на берегу речушки. Присели. Игошин выслушал Колясникова, вглядываясь в линии, которые Колясников провел с помощью прутика на песке, затем взял у него прутик, переломил его на несколько частей, воткнул прутики тут и там в песок. Колясников наклонил голову в знак того, что все понятно, а Игошин тут же затоптал рисунок на песке.
Павел слышал, как Игошин, провожая Колясникова к мотоциклету, со смехом проговорил:
— Да, удачный «сенокос»!.. Молодцы ребята! Передайте им, что Петюша нашелся. Все!
Подойдя к Павлу, Игошин сказал:
— Почему не спите? Надо поспать. Мне не нравится, как вы выглядите.
— В избе не засну. Цвелью пахнет, душно. Растянувшись на теплом песке, Павел закрыл глаза. Как ему показалось, он проснулся тотчас же, но солнце значительно передвинулось на небосводе. Неподалеку от Павла сидел Федосеев, а рядом с ним чистенько одетый мальчик лет пятнадцати, по-видимому расстроенный, опечаленный. У ног мальчика растянулась громадная овчарка; положив морду на лапы, она то прикрывала веки, то внимательно глядела на Павла во всю ширину своих янтарных, неприветливых глаз.
— Как дела, товарищ начальник, как себя чувствуете? — спросил Федосеев.
— Хорошо…
— Познакомьтесь с Сеней, братом моей жены и сыном главного электрика шахты Капитальной Серегина.
Мальчик приподнялся, юношески неловко поклонился Павлу и снова сел.
— Это великий дрессировщик и собаковод. Видите, какого Голубка вырастил!