-- Ты все еще хочешь, чтобы я уехал? -- спросил наутро Роман. Он умывался. Я стояла рядом, рассматривая аляповатые обложки журнала "Чудеса и приключения". Поодаль дети из Черновцов, потупясь, ждали своей очереди.
-- Да, -- ответила я. -- Пожалуйста, уезжай.
-- Удобный умывальник, -- усмехнулся Роман. -- Ты помнишь, хозяйский мальчишка попробовал бриться и порезался?
-- Я просто ждала, когда можно будет умыться.
-- Он увидел тебя в зеркале и поранил щеку, -- сказал Роман. -- Что произошло между вами?
Старуха варила кофе на летней кухне. Шаль упала на плечи, открыв черные волосы, затронутые сединой. Старуха заворчала, стала поправлять шаль. Кофе перелился через край, затушил огонь.
-- Ты видишь этот журнал? -- показала я на умывальный столик. -- Прошу тебя, выпиши его моей бабке.
-- Зачем он ей? -- удивился Роман.
-- Она просила.
-- Ты плачешь? -- спросил он, то ли усмехнувшись, то ли сожалея. -Плачешь, потому что я уезжаю?
-- Да, -- кивнула я. -- Обещаешь, что выпишешь журнал?
-- Обещаю.
Я в первый раз спустилась к морю одна. Море было полностью моим. Роман и письмо из Москвы больше его от меня не закрывали. Я пришла на пляж -- в это время Роман, доехав до Симферополя, садился в поезд. Я вошла в море, а он показал билет проводнику. Он запрещал мне плавать к буйку, но я решила обязательно доплыть. Поезд тронулся.
Я открыла глаза под водой.
Дно, которое раньше под тяжелыми слоями воды казалось мне расплывчатым, сейчас я разглядела до мелочей. Уезжая, Роман оставил подводные очки, и море перестало от меня прятаться. Я увидела камни с обточенными краями, рассыпанные вокруг тяжелого валуна в мидиях. Несколько мидий приоткрыли створки, но, как только над ними проплыл косяк рыб, створки тотчас захлопнулись. Чаще всего мне попадались серые рыбки, почти неразличимые на дне, цвета морского песка; но один раз проплыла голубая с длинными прозрачными плавниками. И эта голубая рыбка, мелькнувшая вдруг среди серых водорослей, настолько поразила меня, что я поплыла за ней, но она тут же потерялась в обломках пирса. Тогда я оттолкнулась от пирса, но водоросли вялыми кольцами обвились вокруг лодыжек, желая удержать, а потом потянулись вслед, длинно прощаясь.
Подняв глаза, я четко видела границу воздуха и воды и спасательную лодку, рассеченную этой границей на темное дно и посветлевший в воздухе борт. Кто-то из сидящих в лодке перегнулся через край и потянулся к водоросли. Я различала каждый луч под водой в промежутке между пальцами и водорослью и поняла, что пальцам ее никогда не достать...
И сейчас, вспоминая море и перечисляя подробности, мелкие, как осколки гальки, я могу до конца исписать страницу только для того, чтобы растянуть мгновение под водой.
Я доплыла до волнорезов. Сразу же за волнорезами виднелся буек с маленьким красным флажком. Но когда с волнорезов я снова спрыгнула в воду, то не увидела под собой дна. Только верхние зеленоватые слои моря с косыми полосками света, а дальше -- глухая чернота, и над этой чернотой -маленький огненный флажок. Вот бы достать до дна, подумала я и тут же поняла, что никакого дна здесь нет, и меня охватил тот же бесконтрольный, глубинный страх, как однажды на "Пражской" на краю крыши. Чернота позвала меня, готовясь раскрыться. Я представила, что глубоко ныряю и вплываю в расщелину между камнями, но расщелина настолько узка, что я не могу оттуда выбраться, и водоросли липко и тепло жмутся к животу, и нужно всплыть всего лишь на миг, чтобы глотнуть воздуха, но расщелина слишком узка. Я вспомнила свое тайное желание смерти: никто никогда не проплывет здесь -- только рыба, с плоскими погасшими глазами, возле самого моего лица и плоскоглазо посмотрит на меня. И тогда я поняла, что мне не умереть хотелось, а просто тоска по жизни была невыносимо сильна.
Вечером, когда я вернулась, старуха спросила:
-- Кто у тебя остался в Москве?
-- Бабка, -- ответила я. -- В маленькой двухкомнатной квартире на окраине.
-- Это ты из-за нее такая? -- пытала старуха. -- Я слышала утром, что ты говорила про журнал.
-- Вы пролили кофе, -- вспомнила я.
-- Я разгадала тебя, -- сказала старуха. -- За это я расскажу тебе про Софию.
И протянула мне вчерашнюю фотографию. На фотографии шестнадцатилетняя София по-прежнему стояла между двумя розовыми кустами и на носочках тянулась к окну. Настоящая София состарилась и давно забыла день, когда подошла к окну и что-то спросила в глубину комнаты -- был ли ветер или, наоборот, припекало? -- давно забыла свой вопрос и что на него ответили. И миг, в который блеснула фотографическая вспышка, навсегда стерся из ее памяти.
-- Это "Слава мира", -- сказала старуха.
-- Слава мира, -- повторила я.
-- Так называется сорт роз, -- и она указала на снимок. -- Они очень прихотливы. Они погибли у меня во время заморозков, и с тех пор я больше их не сажала... Скажи, пожалуйста, ты знаешь, кто был Чехов? Он жил в Ялте. Это из-за него все так вышло...
Старуха замолчала, глядя на фотографию, думая, о чем спросила София, дотянувшись до окна. В это время мальчик Максим из Черновцов проехал по двору на трехколесном велосипеде. Велосипед был слишком маленьким для него, он упирался коленками в руль и вместо того, чтобы крутить педали, отталкивался ногами от земли. К нижней перекладине велосипеда, соединяющей задние колеса, он привязал пустое ведро. Ведро с грохотом подпрыгивало. Старуха не обратила на грохот ни малейшего внимания и громким шепотом начала:
-- София была актрисой в самодеятельности. Они играли спектакль "Чайка" на улице Манагарова. Того театра уж нет давно, соседи Клюковы рассказывали, что осталась только сцена и несколько зрительских мест -- и все исписано хулой. А ведь когда-то я сама ходила в этот театр и садилась как можно ближе к сцене, чтобы даже складки на костюмах разглядеть.
Я смотрела на фотографию: просто старенький неясный снимок. Но старуха не отрываясь глядела на смутные очертания сада и тонкий силуэт девушки у окна, и только на миг мне показалось, что она глядит с ревностью.
-- Однажды перед выходом Софии, -- продолжала старуха, -- их учительница вбежала в гримерную и сказала: "Там в третьем ряду сидит знаменитый французский трагик. Он переодет в форму морского офицера". -"Наверное, это просто похожий моряк", -- не поверила София. "Я не могу ошибиться, -- твердо сказала учительница (а их учительница сама когда-то была актрисой). -- Я видела его на гастролях в Варшаве, еще до войны. Так же близко, как тебя сейчас. Он прошел мимо меня и даже задел рукавом пиджака". Их учительница должна была стать звездой, но в театре побоялись; ты меня понимаешь? Она ушла в школу преподавать танцы и обнаружила у Софии большой талант. Поверь мне, она очень ладно читала со сцены, а еще лучше танцевала. На нее многие приходили смотреть и говорили: "Театр -- это София". Так вот, она вышла на сцену и сразу же заметила этого трагика среди зрителей. У него было волчье лицо и темные глаза с темными кругами теней. Она взглянула на него один раз, всего один раз, и сразу же поняла, что должна подойти к нему. Она ни слова не знала по-французски, кроме одной фразы из старой пьесы. Она подошла и спросила его: "Зачем ты заставил меня уйти в монастырь?"
-- И что он ответил? -- спросила я.
-- А что он мог ответить? -- удивилась старуха. -- Он увез ее с собой.
-- Мама, ты выяснила, почему она плакала у умывальника? -- спросила Нино перед сном, когда совсем стемнело.
-- Да, -- сказала старуха. -- В журнале был очень грустный рассказ, способный растрогать даже самое бесчувственное сердце.
Я жила в комнате Егора среди его вещей. Я была хозяйкой на целый месяц лета. У окна стоял ученический стол со стеклом на поверхности. Под стеклом лежала карта Крыма с Ялтой, помеченной красным карандашом. Над кроватью с панцирной сеткой висела фотография класса. Внизу его рукой были приписаны имена учеников, но свое имя он в угоду старухе написал грузинской вязью, поэтому я так и не узнала его фамилии. Из всех лиц на фотографии взгляд сразу же падал на его лицо, а все остальные казались просто дополнением. Из бесчисленных мгновений жизни фотография вырвала то, когда хотелось смотреть только на него. Я была хозяйкой всех этих вещей, и даже Ялта на карте Крыма, обведенная в кружок, принадлежала только мне, а он гостем подглядывал в собственную комнату с веток черешни. Когда я уеду, кто-то другой займет мое место и все его вещи перейдут по наследству от меня к новому жильцу.