Оля подавила приступ раздражения:
— Я спокойна совершенно. Он взрослый мужик.
— Надо, наверное, ехать на вокзал? — неуверенно предположил Шубин. — Может быть, он решил… ну, там ночуют вообще-то…
— На вокзале милиция гоняет, — проговорила сквозь зубы Оля. И похолодела от собственных слов. «Заметут», изобьют без синяков, искалечат…
Ну не станут же они хватать ни в чем не повинного парня! На нем же куртка динамовская и фирменная сумка, видно, что не беспризорник…
Куртка хорошая, сумка заметная. Могут найтись… охотники… А так как Жека сам не отдаст — могут и по голове…
— Надо ехать домой, — сказала она хриплым, не своим голосом. — И позвонить… в больницы, что ли…
— В какие больницы?! — взвился Шубин. — Прекрати истерику! Еще скажи — в морг!
Оба замолчали.
«Частный сектор» тонул в темноте. Где-то в отдалении выла цепная собака.
Перед входом в зоопарк стоя спал металлический зубр. Поблескивали медью лев и львица, отполированные детскими седалищами… В славное дело полировки вложили свою лепту и Оля, и Жека, да и Шубин, наверное. Да найдется ли в городе хоть кто-то, не сидевший в детстве на этом самом льве?
Невозмутимый Щорс перед железнодорожными кассами указывал на звезды — всегда спокойный, монументально-величественный Щорс на столь же монументальной бронзовой лошади…
Они все-таки поехали на вокзал.
Чужая спешка, чужие проблемы вертелись шестеренками равнодушного механизма; едва переступив порог главного зала, Оля уже знала, что Жеку здесь не найти. Тем не менее она позволила Шубину пробежаться по залам, по переходам, по перронам — тот вернулся подавленный, запыхавшийся. В ответ на ее взгляд отвел глаза:
— Нет.
Ну, разумеется, нет, она и так знала… Сырой ветер перед рассветом бывает особенно промозглым. Хорошо хоть не мороз на улице, слава богу, не зима.
— Стоп. Останови здесь.
Она вышла, чтобы купить сигареты в ночном киоске. Шубин ждал ее в машине. Какой-то весь беспомощный, сгорбленный, жалкий; у Оли вдруг сжалось сердце: каким великаном казался этот человек пятнадцать лет назад! И как неистово ей хотелось завоевать его, покорить, красивого и талантливого, по которому сохли и которого добивались целые эскадроны девиц…
— Так, — она закурила снова, хотя ее мутило от сигарет. — Возвращаемся. Не удивлюсь, если этот лоботряс вернулся и ждет под дверью.
Она ни на йоту не верила в это. Сказано было для Шубина. Просто из христианского сострадания.
— Слышишь? Поехали!
Шубин не шелохнулся. Все так же смотрел перед собой; в давно не мытое ветровое стекло ударила капля дождя.
— Ты слишком много куришь, Оля. Успокойся.
Он еще ее успокаивает!
Дождь пошел смелее. Вымокнет, подумала Оля обреченно. Если у него нет крыши над головой… Хотя… лучше под дождем, чем… подвалы с бомжами, притоны, приюты, «обезьянники»…
— Деньги у него есть? — спросил Шубин.
Оля поняла, что не знает точно, есть ли у Жеки деньги и сколько. Он никогда не просил. То есть он просил, когда тренер собирал на аренду спортзала, на какую-нибудь поездку… Вот, она дала ему на бассейн. Позавчера. Если он не успел отдать деньги тренеру — у него может быть гривен пятьдесят…
Он мог сделать какую-нибудь глупость, подумала она в ужасе. Уехать на электричке. Снять проститутку… То есть нет, этого быть не может, это полный бред!
— Скажи мне, что случилось, — в который раз за эту ночь попросил Шубин. Ну точно дятел: долбит и долбит…
— Я сказала, — пробормотала она, превозмогая тошноту.
Шубин вздохнул:
— Хорошо… У него есть девочка?
— Нету, — отозвалась Оля после паузы. — Какая девочка, у него есть только этот дурацкий футбол…
— Может, секта или наркотики? Ты ничего не замечала?
Оля поморщилась. Ничего не сказала; дождь барабанил вовсю, машина стояла, но Шубин зачем-то включил «дворники». В потоках воды дробились, плыли огни фонарей — белые, желтые, оранжевые…
— Наркотики… — она хотела сказать «Тоже мне, папаша», но вовремя прикусила язык. — Когда ты его видел в последний раз?
Шубин долго молчал.
— Сегодня… То есть вчера.
Она вздрогнула.
— Вчера возле школы. После уроков.
— И что он сказал тебе?
Шубин пожал плечами:
— Мы не говорили… Ты же спросила, когда я его видел, а не когда разговаривал…
Оля промолчала.
— Ты знаешь, — пробормотал Шубин, — мне показалось, что он не в себе. Может быть, он… задолжал кому-то?
Оля снова поразилась, до чего слабо сидящий рядом мужчина представляет интересы и потребности собственного сына.
Они возмутительно похожи друг на друга. Только одному тринадцать, другому сорок с хвостиком. Оба одинаково беспомощны, когда заходит речь о серьезных вещах. Оба представляют жизнь по кино и книжкам. А Жека даже книжек не читает…
Ох, лучше бы объяснить все Шубину в другое время и в другой обстановке. Многое зависит от того, как он воспримет новость, сейчас не особенно удачный момент, но и оттягивать дальше нельзя — все, время пошло, секундомер запущен…
— Никому он не задолжал, не колется, клей не нюхает, девочек у него нет. А ушел он потому, что я ему врезала по морде.
Шубин посмотрел на нее, как похмельная сова. Такими же круглыми полоумными глазами.
— Да-да, — она нервно засмеялась. — Можешь не пялиться, это я зря, конечно, сделала, но очень уж он меня достал… Он упертый, как осел. Очень похожий на своего папу.
Шубин молчал, и это ее злило.
— Поехали, — она откинулась на спинку сиденья. — Поехали обратно.
Машина плыла сквозь дождь, будто батискаф. На площади Победы мигали желтым светофоры. Фонари отражались в зеркальном асфальте. И никого. Ни одной машины.
Выехали на проспект.
Оля любила эту дорогу, особенно вечером — когда красно-белые потоки огней сливаются в одну подвижную гирлянду. Но сейчас огней почти не было. Четыре часа утра… Темень. Дождь.
Ей показалось, что Шубин едет слишком осторожно и медленно. А потом, когда после ее раздраженной просьбы он поддал газу — наоборот, что слишком быстро, что для ночной скользкой улицы такая скорость неразумна…
Олина тайна была подобна горячему углю, спрятанному под одеждой. Не было больше сил — и необходимости — терпеть. Оле захотелось поразить Шубина прямо сейчас. Прервать полупрезрительное молчание, которое установилось в салоне после реплики про оплеуху.