Оля была чуть пьяна, и немудрено — сегодня ей не однажды приходилось пить за счастливый переезд. И еще — она была опьянена азартом, она пребывала в кураже.
Олина мать, сухощавая маленькая женщина, улыбалась, стоя в дверях кухни:
— Ну вот, это другое дело… Когда все вместе…
— Жить-то вы будете вместе? — спросил телевизионный молодой человек. — В одной, ну, квартире?
— Конечно! — радостно заявила Оля, и Дима подумал, что хоть эту новость следовало скрыть от соседки с третьего этажа — теперь она совсем позеленеет от зависти.
— Слава богу, — искренне обрадовался Олин отец.
— Все-таки есть на свете справедливость! — чуть патетично проговорила завуч Диминой школы, пианистка.
— Р-разрешите…
Небрежно отодвинув Диму, по узкому коридору прошли новый хозяин с рабочими. Вошли в Женькину комнату; Диме слышно было каждое слово.
— Так… Так. Ну и жлобские обои, это же надо было додуматься… Короче, развели тут срач…
У Димы подобрался живот. Он медленно двинулся по направлению к бывшей комнате сына; остановился на пороге.
— Столярку поменяем везде, — говорил новый хозяин, а рабочие строчили в блокнотах. — Да, короче, стеклопакеты… Что тут с окнами?
И новый хозяин одним движением оборвал с карниза старенькую штору с гномами — уже ветхую Женькину штору.
— Папа, — сказал за спиной Женька. — Мама звала чай пить…
Дима понял, что стоит, сжимая кулаки. Что ногти впились в ладони. Что кровь отхлынула от лица.
— Папа… Пошли!
В прихожей снова бренькнул звонок (двери на лестницу не закрывались, но каждый очередной гость считал своим долгом бренькнуть).
И сразу послышалось Олино радостное:
— А! Добрый день, добрый день! Заходите, не стесняйтесь… Дима, к тебе пришли!
— Я принесла ноты, — сказал тихий и неуверенный Оксанин голос. — Дмитрию Олеговичу…
Дима перевел дыхание.
— Да, да… Мы как раз послезавтра улетаем… Дима!
Он вышел в прихожую, позабыв о новом хозяине и о его строителях.
Вместо обычных джинсов и свитера на Оксане было летнее платье, длинное, совершенно преображающее фигуру; Дима не сразу понял, что изменилось в Оксанином лице, и только минуту спустя догадался — появилась косметика. Оксана подкрасила глаза и губы, макияж очень шёл ей.
— А вы прекрасно выглядите, — все так же радостно сообщила Оля.
— Спасибо… — смутилась Оксана.
— Дима, — Оля улыбалась широкой покровительственной улыбкой. — Предложи… э-э-э… Оксане вина?
— Нет, спасибо, я ненадолго… — Оксана еще больше смутилась. — Я… вот.
Это был сборник «Юный скрипач», который Дима давал ей давным-давно и про который совершенно забыл.
— Как кстати, — сказал Дима через силу; возможно, Оксанин приход действительно оказался кстати. — Давайте, я дам вам телефон преподавательницы, которая будет с вами заниматься…
Оксана замялась:
— Мне не хотелось бы отбирать ваше время…
— Что вы! Это одна минута!
— Я прощаюсь, — сказала Оля. — Всего хорошего, Оксана.
— До свидания…
Оля вышла; скажи ей кто-нибудь, что чуть больше месяца назад она способна была ревновать Диму к молодому участковому врачу — совершенно искренне приняла бы за шутку.
Дима записал номер телефона в Оксанин блокнот. В какую-то секунду ему захотелось дописать что-то вроде пожелания, прощального напутствия «самой преданной своей ученице» — но в последний, момент он удержался. Кто его знает, как это будет воспринято…
Оксана спрятала блокнот, даже не взглянув на запись. Дима был почти уверен, что она не позвонит преподавательнице; ему стало неловко.
— Спасибо. Я пойду? — спросила Оксана.
Дима заколебался. Вокруг ходили какие-то люди, переговаривались, ели бутерброды, курили прямо в комнатах… Входная дверь не закрывалась, из коридора тянуло сквозняком.
Он вдруг почувствовал себя чужим в собственной квартире. Настолько чужим, настолько лишним, что перехватило горло. Даже тогда, когда он ушел из дома, оставив здесь Олю и Женьку, чувство потери не было таким острым.
— Стоим, как на вокзале, — сказал он тихо.
Оксана кивнула.
Разговаривать было не о чем, но просто так сказать «До свидания» Дима почему-то не мог.
Он повертел в руках потрепанного «Юного скрипача»:
— Знаете что… Наверное, оставьте себе. Вам пригодится… А мне его тащить через океан…
— Спасибо, — сказала Оксана после паузы. — Может быть, дадите мне задание?
— Задание?
— Да, как обычно… — она бледно улыбнулась. — Правда, проверить его вы не сможете — но мне было бы приятно.
— Знаете что… — сказал Дима после паузы. — Идемте на балкон.
На балконе было не прибрано — валялись под ногами старые газеты, обрывки веревки, полиэтиленовые пакеты. Старая яблоня совала ветки чуть ли не в окно. Под балконом мяукал невесть откуда взявшийся кот.
— Вот, этот этюд на память, и этот… И эту пьесу разобрать, — он привычно ставил против названий карандашные «птички». — Хватит?
Оксана улыбнулась снова:
— Да. Спасибо.
Говорить было не о чем, но они все-таки стояли — молча, под аккомпанемент истеричного требовательного мява.
— Это всегда тяжело — переезд, — сказала наконец Оксана, будто желая его подбодрить. — Потом будет легче.
— У меня что, такой удрученный вид? — Дима через силу улыбнулся.
Оксана отвела глаза:
— Нет… Просто я знаю. Мне приходилось переезжать… Правда, всего лишь на другую улицу, но все равно страшно.
— Страшно?
(May! — орал кот. — Маау!)
— Ну, неприятно…
— Как у вас дела, Оксана? Как на работе?
— Ничего. Летом легче… может, в августе дадут пойти в отпуск.
— Поедете на море?
(May! Мау-ау-аау!)
— Нет, что вы… На огород…
— Я теперь, наверное, никогда не попаду в Крым, — сказал Дима.
— Зато попадете куда-нибудь получше, — улыбнулась Оксана. — Там океан…
— Да… Да заткнется он наконец?!
Дима перегнулся через перила; у плотно закрытой двери в подъезд вертелся серый, худой и грязный, в репьях, кот.
— Он хочет в дом, — сказала Оксана. — Кажется, дешевле будет его пустить…
Дима присмотрелся к коту; да, конечно, он сильно исхудал и вымазался, белое пятно на груди стало серым — но не узнать его, это пятно, было трудно.
— Дядя Боря! — позвал Дима.
Сосед был уже изрядно выпивши; не сразу понял, чего от него хотят, а перегнувшись через перила, едва не вывалился с балкона:
— Мур… зик! Мурзик!
Кот услышал. Поднял морду и посмотрел на балкон.
— Мурзик, — дядя Боря, кажется, слегка протрезвел. — Елки-палки… Это…
Шлепая по лестнице разношенными тапками, сосед сбежал вниз — и тут же бегом вернулся, причем облезлый кот несся, опережая его на полкорпуса. Уверенно подбежал к двери Бориной квартиры, встал на задние лапы и принялся когтями драть дерматин.
— Мурзик! — повторял Боря. — Мурзик, это ж надо! Откуда?!
Кот не обратил на него никакого внимания.
Боря распахнул дверь:
— Мурзик… Ну елки-палки… Димка! Я… Мурзька… дрянь такая серая… прибежал… Рая уже три месяца как за ним убивается… Три месяца! Из Ирпеня! Димка, колбасы тащи, у меня ж нет ничего, колбасы ему, докторской…
Кот шел по квартире, неторопливо и методично, как наступающая армия. Последовательно и подробно выявлял произошедшие за время его отсутствия изменения: обнюхал углы, урча, потерся о край тахты, о ножки стола, полез под тумбочку, под шкаф, собрал на себя чуть не всю пыль и паутину, потом принялся рыть лапами линолеум в коридоре — Боря спешно вытащил откуда-то огромную кювету для проявки фотографий, древнюю, бурую от реактивов. Торопливо изорвал подвернувшуюся под руки газету; кот торжественно сел в приготовленную таким образом кювету и справил нужду — под одобрительные охи-ахи гостей, набежавших из соседней квартиры.
— Это Рая, Борина жена, как уехала жить в Ирпень, так кота взяла с собой, — объясняла Диминым коллегам соседка с третьего этажа. — А кот вернулся…