Наверное, я никогда не встречу другой такой бесстрашной птицы, какой показала себя тетеревятник-мать. Бешенство ворон только усиливалось от того, что, несмотря на их угрожающие крики и броски, самка держалась так, будто принимала в безмятежной лесной обстановке солнечную ванну и взлетела повыше, чтобы досушить последние перышки. Лишь едва уловимо пригибалась она при каждом новом броске вороны, казалось, ожидая неизбежного удара.
Вольным тетеревятником удается полюбоваться только в прогулочном полете. В иной обстановке он предпочитает не попадаться на глаза никому — ни птицам, ни людям. А тут самка, крепко вцепившись в сухую ветку, стояла на ней прямо с монументально-вызывающим видом, вскинув голову и не сутулясь против обыкновения. Она не взъерошивалась, чтобы для острастки ворон прибавить себе роста, но так уложила крылья и раздвинула в стороны полосатые перья груди, что стала в плечах почти орлиной ширины, словно налилась двойной силой. В ее глазах не было ни злости, ни угрозы, а скорее любопытство и ожидание: сумеет ли коснуться ее перьев хотя бы самая отчаянная из нападавших?
Ни для одной из ворон ястреб-мать не была личным врагом, с которым та хотела бы свести старые счеты, потому что эта пара тетеревятников живых ворон не промышляла. Ловили уток, соек, голубей, вальдшнепов и дроздов, а ворон, грачей и галок подбирали только мертвых, улетая зимой на городское кладбище, где на густых деревьях ночевали черные птицы. Из стопятидесятитысячного сборища каждую ночь кто-то падал на снег, скончавшись во сне, и эти жертвы стихии и птичьих недугов становились даровой добычей ястребов из Кочетова Лога. Однако и этого было достаточно, чтобы считать ястребов врагами: никому не прощают вороны такого «кощунства» по отношению к своим мертвым собратьям.
Могла ли самка в этой ситуации сама напасть на ворон? Для хорошего охотничьего броска не надо было выбирать момент: любая из ворон в пылу ярости сама бы влетела ей в лапы. Но, наверное, есть что-то в ястребином кодексе, что запрещает убивать недобычу.
Обозленное, горластое воронье в конце концов разлетелось, оставив самку в покое. Но никак не успокаивался горемыка-зяблик, которому удавалось петь только урывками. Целый день то с березы, то с других деревьев раздавалось его тревожное «ррю-пинь-пинь, рррю-пинь-пинь-пинь, рррю» (кукушку он прогоняет другими звуками). Без этого зяблика я подолгу, а может быть, и безрезультатно искал бы тетеревятников. Он своим криком указывал всем, где его враг. Однажды он привлек своим криком иволгу, которая, увидев причину его беспокойства, закричала таким истошным голосом, будто ее убивали. Прилетел к ней на помощь черно-золотой самец, уселся против ястреба и засвистел, как на флейте. Скворчиха с выводком летела в сторону поля и показала четверым скворчатам, кого следует опасаться в жизни больше всего.
Ястребята, как их мать, не обращали на эту мелюзгу никакого внимания, но за рокочущим самолетом, который несколько раз в день пролетал над логом, следили внимательно, провожая трескучую «птицу» взглядом. Взрослые ястребы к самолетам привыкли настолько, что были совершенно спокойны, когда крылатые машины проносились над самыми вершинами деревьев. Одевшись пером, перестали разглядывать их и птенцы.
Бегство ястреба-отца от стаи ворон нельзя ставить ему в упрек. Защитником он был неплохим. Однажды при мне он так пугнул пролетающего мимо ворона, что тот, забыв о достоинстве, заорал на всю округу. Перевернувшись на лету спиной вниз, он выставил навстречу ястребу сильные ноли с растопыренными пальцами. Но ястреб не хотел затевать серьезную драку, ему было достаточно припугнуть ворона, который умчался прочь и только над речными разливами перешел на нормальный, неторопливый полет.
Кроме птиц ястреб никого не ловил. Погубив семьи соседей, он стал собирать дань подальше. Это был в полном смысле слова хозяин огромного лесного урочища, и от него зависела судьба всех остальных птиц. Каких только перьев не было около пеньков и поваленных стволов, где он ощипывал добычу, прежде чем отдать ее самке! Я находил там перья взрослых дроздов и дроздят, чирков, зябликов, соек, скворчат и дятлят. Неоперившихся птенцов ястреб приносил к гнезду, не ощипывая.
Но никакое обилие добычи не могло удержать ястребят в гнезде дольше положенного срока, и как только их крылья окрепли настолько, что могли перенести их на соседнее дерево, сначала один, а через два дня и другой покинули гнездо на березе. Далеко они не улетали, но на глаза попадались редко, хотя и были довольно крикливы. Присматривавшая за ними мать стала осторожнее и беспокойнее и при виде меня предупреждала их, чтобы отлетели в сторонку. Ястреб-отец изменил отношение к канюкам. Когда кто-нибудь из них прилетал к своему гнезду кормить птенцов, раздавался боевой клич самца — этакое протяжное «саа, сааа», а лотом частое «ке-ке-ке-ке».