И все-таки настает день, когда дятленок сам вставляет шишку в щель и ударяет ее клювом. Но техника работы — одно, а опыт — другое. После долгого дождя прошлогодние пустые шишки, которых еще немало на ветках, снова плотно сжимают чешуи. Заложит молодой дятел в станочек такую шишку-пустышку, потюкает-потюкает — и сидит в задумчивой позе. Он сыт, но чем-то заниматься надо. Ведь не один только голод толкает птицу к познанию окружающего мира.
И взрослым, и молодым дятлам можно бить зеленые шишки только до линьки, иначе новые перья будут безвозвратно испорчены сосновой живицей. В жаркие дни на молодых рубчатых шишках сверкают капельки: тронь — приклеишься. А дятел, меняя шишку в станке, новую обязательно грудью прижмет, придерживая. Так что и поэтому тянуть с обучением тоже нечего.
Чем дятлята старше, тем кричат они сильнее, ежеминутно торопя родителей, но с каждым днем самка все реже приносит корм к гнезду. Самец утром начинает кормить раньше, корм приносит чаще. Вечером, раздав последние порции, добывает немного корма для себя, и, как только начнут выползать из-под кустов вечерние сумерки, забирается в дупло к детям. Выглянет раза три-четыре, убедится, что поблизости никого, и спрячется совсем.
Если приложить ухо к стволу с таким дуплом, слышится изнутри тихое, как бы сонное бормотание, прерываемое стуком: в последние дни сидения дятлят в дупле тесноватым становится жилье, и дятел-отец скалывает немного щепы со стенок, но наружу не выбрасывает. У подножия осины лежит лишь старая щепа, давно потерявшая белизну, потемневшая от дождя и пыли. Чем выше на стволе дупло, тем россыпь щепы шире, а под этой осиной щепочки чуть не кучкой лежат, потому что до входа легко рукой дотянуться. В прохладные дни, когда взрослые дятлы отлучались на охоту, сунешь внутрь палец — и чувствуется тепло жилого помещения, а кто-нибудь из дятлят, не разобравшись (только бы не опередили), обязательно схватит палец мягким клювом. Но в последний раз стоило только на миг прикрыть дупло ладонью, как стрекотание не стало громче и чаще, а прекратилось, и в следующую секунду трое рослых красноголовых дятлят, как по команде, выскочили наружу и разлетелись по сторонам.
Молодым дятлам, как и взрослым, уже летом нужны собственные дупла. В том, которое было домом, не остается никто. Но ни один из дятлов не ночует под открытым небом. Где-нибудь неподалеку от старого дупла, под сухой березой или осиной в августе появляется свежая россыпь кремоватых щепочек. На вечерней заре, покричав в стороне, подлетает к свежему дуплу молодой дятел в красной шапочке. Оглядевшись, залезает внутрь, выглянет раз, как отец, и до утра ни гу-гу. Кто сделал ему этот домик — загадка. Наверное, кто-то из родителей за день выдолбил по стандарту дупло и оставил потомку: живи, мол, тут.
амая темь в лесу бывает не в глухое, ненастное предзимье, не апрельскими безлунными ночами, а в конце лета между двумя полнолуниями, когда небо затянуто тучами. В такие ночи даже козодои перестают охотиться и ждут рассвета. Гаснут сумерки, и странным образом изменяется лесной мир. Над головой ни звездочки, ни отблеска, а внизу мигают зеленоватые фонарики светляков. Кузнечики стрекочут не в траве, а где-то на макушках высоких деревьев. Еще выше квакает летящая цапелька-волчок. Твердая дорога под нотами кажется настолько далекой, что когда в беспроглядный мрак врывается вспышка зарницы, она поражает неожиданной близостью.
Кто хочет послушать самые тихие шорохи леса, самые тихие голоса и звуки его обитателей, тому не надо сворачивать с тропы. По ней даже ночью можно идти бесшумно, и тогда можно различить, как отпрыгивают короткими скачками, уступая дорогу, безмолвные чесночницы. Два длинных прыжка выдают остромордую лягушку. Кто-то грузный шлепается на мягкие, сыроватые листья рядом с тропой и замирает. Тускловатый луч фонарика находит в этом месте огромную, толстобокую жабу, припавшую к земле. Она глинистого цвета, без пятен, вся в бородавках, и с глазами редкостной красоты, чуть выступающими над краями широкого, плоского лба. Не мигает, не отворачивается и не щурит глаза на яркий свет. Большие овальные зрачки окружены тонким золотистым ободком с двумя разрывами, которые чуть удлиняют их. Из-за этих глаз на жабьей морде постоянное выражение покорной доверчивости.
Посидев с минуту в кругу желтого света, жаба приподнимается и шагает прочь, сильно косолапя передними ногами и стряхивая на себя с травинок мелкие капельки то ли росы, то ли еще дневного дождя. С достоинством, не прибавляя хода, делает десятка полтора шагов и останавливается, чтобы отдышаться. Видно, удачной была вечерняя охота, и спешить, а тем более скакать с таким брюхом просто невозможно. Да и от привычного убежища незачем уходить далеко.