Я совершенно машинально сунул недокуренную сигарету в рот и затянулся. Что он сказал вчера по поводу женского экипажа? "Во главе с Сониной? По-моему, ее место не в гермокамере..." Ну и скот же! Телефон устроил...
- Не воображай, пожалуйста" больше чем есть на самом деле.
В голосе Таи прорвались нотки раздражения. Она начала злиться. Я" знал, чем это кончится. Зачем она только пришла! Чтобы еще раз поссориться? Сколько уж их было, этих ссор...
- Да я не воображаю. Я что, Хлебникова не знаю?
- Опять ты за свое... - вздохнула Тая. - Скажи, почему ты такой зануда?
- Таким уж уродился.
- Нет, - тихо рассмеялась она. - Родился ты славным, милым ребенком. Я очень хорошо представляю тебя маленьким. Таким беленьким, теплым, ясноглазым... - Протянула руку и разлохматила мне волосы. - И лохматеньким. Вот таким.
- Тая... - У меня что-то сжалось в груди от ее ласки, от ее голоса, а главное - от самих слов: никогда не приходило в голову, что она, эта дразнилка, хочет иметь ребенка. - Тебе нужен малыш?
- Я ведь женщина, дурачок, - привлекла она меня к себе. - Что ты понимаешь в женщинах? Что ты понимаешь...
- Чепуха все это, - сказал я сам себе, сказал вслух, чтобы отсечь дальнейшие мысли на эту тему, сделал две глубоких, в полный объем легких, затяжки, так что в висках заломило, тщательно затушил окурок о подошву ботинка, выбросил в урну и пошел вниз, в зал гермокамеры.
- Как дела?
- Без изменений, - ответила дежурный врач, и я поразился: раньше было "Нормально", так врачи говорят о здоровых, а теперь я слышу "Без изменений"? Так, насколько я понимаю, принято говорить о тяжелобольных. Невеселая трансформация, невеселая...
Расстроенный, я вернулся в свою комнату. Что же делать? Ждать дальше?
А в комнате меня, оказывается, ждала Тая. Я даже растерялся от неожиданности, когда понял, почему она сидит у меня в комнате одетой.
- Опять останешься ждать симбиоза? - спросила она, глядя в сторону, мимо меня.
- Тая... Я ума не приложу, что делать. Ты же видела, как растет кислотность крови. Михаил, конечно, успокаивает, но как он может узнать, до какой стадии ацидоза мы уже докатились. Хоть останавливай эксперимент.
Тая молчала. Ей это было известие не хуже меня. Я подошел к ней, взял за подбородок. Как же она устала, измучилась за эти дни! Сама на себя не похожа... И тут я понял: не только из-за ребят в гермокамере она так измучилась - из-за меня тоже. Видно, все эти дни жила в ожидании: а вдруг что-то изменится? Вдруг что-то изменится со мной... Я ведь сделал ей предложение, мне и в самом деле без нее пусто, не хватает ее, места себе не нахожу. А у нее в глазах все одно: а меня ли ты любишь? Но вот сегодня сдалась - кончился у нее, видно, запас воли: раз ты такой, раз ты иначе не можешь... Домой так домой.
- Тая... У нас с тобой что-то нехорошо. Не могу понять, в чем дело. Я ведь очень хочу, чтобы ты стала моей женой и была счастлива.
Смотрит на меня в упор своими карими с косинкой бездонными глазищами, и такая тоска в их глубине! Тая, Тая...
- Счастлива? - наконец доходит до нее смысл моих слов. - Да, я хочу быть счастлива.
- Тогда в чем же дело?
- В чем? - Горькая усмешка. - Мне завещал тебя Андрей Михайлович. Вздох. - Но грустно выходить замуж по завещанию.
- Тая, что ты говоришь? Что за ерунда?
- Почему ерунда? - Она так и не сделала попытки освободить лицо из моих ладоней, и говорить ей было трудно. - Андрей Михайлович чувствовал, что скоро умрет, задыхаться стал. Я его провожала домой. И ночевать последние дни оставалась у него. Ужасный дом. Мыши бегают. Тараканы. - Я привлек ее к себе. Она положила голову мне на грудь и продолжала рассказ безучастным, тусклым голосом: - Как-то ночью вдруг позвал: "Таюша, подойдите ко мне". Я подошла, думала, лекарство ему нужно, а он говорит: "Таюша, врачом я вас сделал. Правильно сделал?" - "Правильно, - говорю, - Андрей Михайлович". "Тогда послушайтесь моего второго совета. Вашим мужем должен стать Саша Стишов". Я его спросила: "Почему?" Ведь мы тогда с тобой уже были... Ну, в близких отношениях. А он ответил: "Таюша..." Тебе интересно?
- Даже не знаю. Странно это слышать.
- А он ответил: "Вы будете счастливы".
- Ну вот, видишь...
- А я вижу, что... Что тебе со мной стыдно.
- Тая! Опять ты за свое.
- Почему - опять? Я тебе об этом никогда не говорила. Если бы я была уверена, что ты всегда такой, я бы вышла замуж, закрыв глаза от счастья. Но я боюсь, что ты можешь быть совсем другим. - Повернула ко мне лицо, а в глазах - слезы. - Не могу понять: неужели он Мог ошибиться?
- Кто - он? - не понял я.
- Андрей Михайлович. Он к тебе относился совсем иначе, чем ко всем остальным. Мне это трудно объяснить, я это чувствовала. Заходит Хлебников, а он только глянет на него и сразу: "Так. Слушаю. Выкладывайте". Он всегда знал, почему пришел Хлебников. И знал, что ему сказать, что он должен сделать - все знал. Он про каждого знал, что в нем главное, а что - нужно развивать. А вот про тебя... Разве ты не замечал, что он сразу бросал все дела, как ты только заходил в нашу лабораторию?
- Не так уж часто я и заходил.
- Да. Ты редко к нам приходил. Я думала, из-за меня... А он так менялся, когда ты заходил... Знаешь, мне кажется, он в тебе искал... что-то утерянное. Сидит слушает, а сам на тебя так смотрит... Как я, да? Теперь вот я что-то в тебе ищу.
И снова в глазах прежнее: а любишь ли ты меня? Я понимал: Тая... Как это поточнее выразить? Не Андрей Михайлович видел меня таким, а она сама глазами Андрея Михайловича. Что же касается его...
Профессор Скорик обладал редким даром оглуплять людей, даже не ставя перед собой такой цели. "Я допускаю, мяснику незачем знать, что он имеет дело с композицией белков. Но биолог, равнодушно поглощающий говядину, мне представляется патологическим отклонением..." Почему, спрашивается? Да здравствует вегетарианство? Нет, все дело, оказывается, в том, что биолог не может равнодушно поглощать бифштекс просто так, без размышлений о его белковой структуре. "Творческий процесс ученого Должен быть непрерывен. Простите меня, но даже в туалете". И все это назидательно-ироническим и таким скрипучим тоном, словно в горле у него что-то заржавело.
У него была какая-то мания подозревать и уличать всех в невежестве. Словно в воровстве. Самое обидное, что в ответ и возразить-то было нечего, никто и не рискнул бы оспаривать знания и интеллект профессора Скорика! Максимум, на что можно было рассчитывать, - что он выслушает твое мнение, однако лишь для того, чтобы ироническим тоном в две минуты доказать, что ты дилетант. А видя твое замешательство, назидательно поучал: "Джон Бернал, надеюсь, вам это имя, милейший, известно, утверждал, что всякий уважающий себя ученый должен быть учеником Бернарда Шоу... Вам понятно, о чем я говорю?" - "Да, конечно, Андрей Михайлович..." Смешок: "Хе-хе... Тогда вы, быть может, приведете формулировку Шоу?" - Полное замешательство: - "О чем, Андрей Михайлович?" - "Простите, старческий склероз, совсем выпустил из виду: вы же узкий специалист... А Шоу, милейший, утверждал, что настоящий ученый должен жить под сенью парадоксов. Вы верите в свою науку, милейший?" - "Конечно, Андрей Михайлович!" - "Хехе... Тогда вам в науке, милейший, делать, пожалуй, нечего. Науке нужны люди, которые видят недоказательность ее выводов, шаткость ее законов..." И это говорит тебе твой непосредственный начальник!