И решил, что это зрелище надлежит накрепко запомнить. И за это надлежит расплатиться.
Зал, предназначенный для боев, тоже находился в подвале – но не в том подвале, где держали бойцов, а, как-то напротив. Клетку втащили по пандусу наверх, провезли по короткому коридору, который чудесно пах уличным сквозняком – и снова спустили вниз. Проволокли по страшному тоннелю, цементному и обшарпанному, воняющему кровью, мочой и рваными ранами. Втолкнули в тесную конурку с металлической дверью. За дверью и обнаружилось…
Клетку выкатили. Рамон огляделся. Зал был не слишком велик и полон битком. Он насквозь пропитался запахом мертвечины, так что Рамон даже не мог сообразить, откуда несет сильнее. От этого мерзкого запаха першило в горле и шерсть вставала дыбом, а внутри носа горело так, будто воздух превратился в сплошной огонь. Рамон чихал и кашлял, пытаясь оценить обстановку; на то, чтобы сосредоточиться, понадобилась пара минут.
Круглая арена с дощатым покрытием в бурых пятнах была огорожена металлической сеткой в три, приблизительно, человеческих роста. За сеткой виднелись напряженные человеческие хари.
– Слышь, шавка, – сказал воняющий тухлым служитель, ткнув Рамона палкой в бок сквозь прутья подвижной клетки. – По сетке ток пущен, не вздумай кидаться.
Рамон даже не огрызнулся. На его уши свалился механический голос:
– Первый сегодняшний бой. Справа – кобель, ищейка, черной масти, кличка «Жандарм». Слева – сука, северная сторожевая, чепраковой масти, кличка «Рыжая». Оба – оборотни. Делайте ставки, господа.
Хари завыли и заревели. В их реве Рамон не разбирал ни одного членораздельного слова. Вдалеке – на другой стороне арены – хлопнула дверца.
Рамон не столько увидел, сколько учуял. И осознал то, что все это время как-то само собой пролетало мимо ушей и никак не могло уложиться в голове.
Теперь, когда вокруг души выстроилась сколько-нибудь годная защита, он мог чуять что-то, помимо мертвечины. Пахло неопрятными ранами и псиной. Пахло пыльной шерстью, слезящимися глазами, давней усталостью. Пахло болью и не рассуждающей злобой. И сквозь все это пробивался тонкий запах суки, любви, союза, родного.
Рамон в ужасе заметался по клетке. Он понял, он оценил всю подлость замысла мертвяка, всю человеческую подлость – теперь он был всей душой согласен с определением кота: «Отрава». Потому что невозможно было драться с сукой, насмерть драться с сукой. Невозможно было нарушить святейший закон собак – Кодекс Стаи, растворенный в крови, впитанный с молоком матери.
Рамон помнил предупреждение кота – только те циничные слова и помешали ему сейчас перекинуться и заорать через весь зал: «Сестра, одумайся, мы одной крови!» Но мысленный призыв был так отчаянно силен, что Рыжая ощутила: в ответ кинулась на решетку и хрипло, яростно залаяла.
Рамон смотрел, как она беснуется, и ощущал смертельный леденящий стыд.
Ударил гонг – и дверца клетки поднялась, а служители шарахнулись назад, за собственную стальную дверь. Вероятно, Рамону надлежало бы рвануться из клетки навстречу противнику – но он не видел противника и медлил, непонятно на что надеясь.
Только когда Рыжая – крупная, косматая, с черной полосой по спине и черной оскаленной мордой, на которой горели воспаленные полубезумные глаза – кинулась вперед и в три прыжка долетела до клетки Рамона, только тогда выскочил и он. Он ухмылялся и вилял хвостом, ему до сердечных спазм хотелось, чтобы Рыжая опомнилась, увидев эти попытки быть любезным и верным долгу.
Она не опомнилась. Рамон отскочил в сторону быстрее, чем за мгновение – но клыки Рыжей лязгнули в полусантиметре от его плеча. Дыхание Рыжей пахло химией и болью. Рамон прыгнул боком и поскакал по арене, как скакал бы, играя с подругой – уворачиваясь, а не нападая. Хари в зале орали и улюлюкали. Кто-то швырнул в Рамона банкой с недопитым пивом: «Фас, куси! Трус поганый!» – банка ударила его в бок и на миг отвлекла.
В этот миг Рыжая налетела на него, рванув клыками за шею. Рамон еле устоял на ногах – и только из-за этого они оба не врезались в сетку под током.
Рыжая хотела вцепиться и терзать – и будь Рамон хоть немного легче и мельче, ей бы это вполне удалось. Но Рамон был крупнее – и здоровее, несмотря на капсулу со снотворным и голодные сутки, проведенные взаперти. Кроме того, он мог действовать рассудочно – а разум Рыжей заметно мутился.
Рамон улучил момент – и стряхнул Рыжую с себя.
Она остановилась, глядя из-подлобья, глухо рыча и облизывая окровавленную морду. Рамон снова ухмыльнулся, чувствуя, как кровь жжет плечо. Рыжая снова бросилась.