А где ждать? Болото большое. Такое большое болото – а Локкер маленький. Ему плохо одному, ему невыносимо думать о Лорис, ему хочется к маме, ему хочется еще поесть – а тут только белоус, жесткий и острый, которым можно порезать губы, но нельзя наесться, и елки с черными сухими сучьями в плесени и лишайниках вместо коры. Ему жарко, кусаются комары и слепни, хочется пить, а пить воду из болота не хочется… Лорис рассказывала, что один лосенок пил из болота и проглотил пиявку. Бр-р!
При мысли о сестренке слезы потекли еще сильнее. И пить хотелось так, будто Локкер ел не сочный кипрей, а сухой песок. Он слишком долго бежал по жаре, слишком устал и перепугался. Локкер вздохнул, поискал, нашел бочажок с ржавой водой и все-таки выпил водички, стараясь не думать о пиявках.
Было вкусно. И стало чуть-чуть спокойнее.
И Локкер побрел вглубь трясины, не обращая внимания на крохотных полупрозрачных призрачных существ, шарахавшихся из-под его копыт…
Солнце потихоньку перевалило за полдень и начало клониться к вечеру, когда Локкер вышел к воде. Вода была стоячая, просачивалась снизу; на ней лежала ряска, по ней бегали букашки на тонких ножках. Букашек ловили стрекозы, красивые создания, блестящие на солнце, как кусочки слюды. На берегу водоема рос камыш. Локкер принялся его выдергивать.
Камыш – вкусная вещь. На болоте, если поискать, можно найти чудесное угощение, куда лучше, чем в лесу. На мордочке Локкера высохли слезы и мысли прояснились мало-помалу. Он даже начал думать, что вся ужасная беда, которая случилась утром, ему просто почудилась. Померещилась. От страха и от жары. Бывает. Говорят, на таких вот пожарищах, как то, где они с сестренкой и мамой собирали кипрей, живет полуденница – выглядывает, невидимая, из-за стволов, когда рядом пасутся лоси, хихикает, наводит обманные грезы, спутывает сон с явью…
А вдруг и вправду ничего не было, размышлял Локкер, похрустывая камышом. Полуденница навела чару – я и убежал. А теперь мама с Лорис меня разыскивают. Зовут, может быть. Волнуются… Надо будет попросить маму – пусть наговорит мне новые Солнечные слова сегодня вечером. Защиту от наваждений и обманов. А то страшно.
А может, мне тоже надо пойти их поискать, подумал Локкер. Сказать, что тут есть такое местечко – камыш, ряска… Уговорить маму пойти искупаться. Жарко до невозможности.
Старшая Ипостась Локкера улыбалась, когда он доел последний камышовый корешок и выпрямился. Но тут вдруг из ряски вытянулась серая рука с длинными костлявыми пальцами. Локкер инстинктивно шарахнулся назад – безобидные-то они безобидные, а вот поймает за ножку и утащит под воду! За рукой показалась голова – маленькое, сморщенное серое личико в бородавках, уши врастопырку, пучок мокрых жестких волос на макушке, как перышки на луковице. Осклабилась щербатым ртом, потянулась, будто погладить хочет – а руки длинные-предлинные:
– Лосеночек, лосеночек…
Локкер решительно направился прочь. Бессмысленные существа кикиморы, что им надо – непонятно, ведут они себя подозрительно. Одно дело – когда идешь в Стаде и видишь, как они поодаль расселись на мертвых деревьях над трясиной в тумане и что-то там себе зачерпывают руками, а другое – когда вот такая совсем рядом руки тянет, а мамы нет. Ну их.
Вдруг они все-таки кормятся чужой жизнью? Отбирают у заблудившихся лосят, кладут в свой котел для тумана… Мама, может, и не знает, но можно спросить у папы.
Локкер, не торопясь, выбрался из самых топких мест и побрел по кромке болота. Лес молчал, болото было пустынно, даже птицы не перекликались. Небо стало белесым от зноя – все попрятались, всем было жарко. Ноги сами вывели Локкера к реке – от нее веяло чудесной свежестью, тяжело оказалось удержаться.
Локкер влетел в воду с разбегу, фыркая и мыча от восторга. Вода была медленная, слоистая – холодная снизу, теплая поверху, она приняла лосенка нежно, весело, всех кусачих тварей смыла со шкурки, зной смыла, усталость, остатки страха… Локкер плыл и чувствовал, как русалки касаются шкурки ласковыми холодными пальчиками – но кто из лосей боится русалок! А им тоже жарко – не поют больше свои грустные песни и над водой не показываются. Боятся, что солнце их сожжет и превратятся они в мокрые черные коряги в зеленой тине…
Удовольствие от купания было испорчено только одиночеством. Когда Локкер выбирался на берег и отряхивался, ему отчетливо показалось, что мама с сестренкой сейчас выйдут из леса к нему навстречу.
Не вышли.
И идти на ту поляну в горелых пнях, где рос кипрей, вдруг стало нестерпимо страшно.
Оттуда Локкер бежал полчаса. Туда брел, пока не начала спадать дневная жара. Ему ужасно хотелось, чтобы мама встретила его по дороге, чтобы идти на ту поляну было не надо.