Не встретила.
И еще только подходя к несчастному месту, Локкер услышал, как жужжат мухи. Много-много мух. Мухи-могильщики. Жужжат и пьют кровь.
Кровь Лорис.
Локкеру стало холодно, а глаза снова заломило от слез. Это была не полуденница. Это была правда. Лорис убили медведи. У лосих бывает много детей – иногда даже шесть или восемь – а вырастают двое-трое. Это все знают. Лосят убивают медведи, если летом, а зимой – волки, рысь может прыгнуть с дерева и сломать шею, а росомаха – подстеречь на лежке. Лосенок может попасть в непролазную топь или изрезать себе ножки ледяной коркой – и пропасть. Это понятно.
Но почему – Лорис? Она же не еда! Мы же ее любили!
А мама?
Локкер тихонько, подобравшись и насторожив уши, подошел ближе. Около мертвого дерева так и лежала голова Лорис, которую облепили мухи. Ее растерзанное тельце обнаружилось поодаль – кровавая мешанина внутренностей, обломки костей и клочья содранной шкурки.
Они ее прямо тут съели, подумал Локкер, содрогаясь. Медведи. Ненавижу медведей. Вырасту и буду их убивать. Буду большой, больше любого медведя, высокий, сильный, с рогами, как заостренные колья – и буду убивать всех медведей, каких встречу. Копытом в лоб – и пусть их самих мухи едят!
Мама! Мамочка!
Панический мысленный вопль Локкера был так громок и отчаян, что мама должна была услышать даже на краю болота. И отозваться – она всегда отзывалась, если ее звали испуганные лосята. Тем более – так перепуганные, как Локкер сейчас. Насмерть. Но мама молчала. Вечный поток ее мыслей, медленная теплая река рядом с душой Локкера, иссяк. Их больше не было.
Локкер перепрыгнул через ствол, отгораживающий поляну от леса.
Поляну освещал солнечный поток, в котором медленно плавали пылинки. Кипрей был смят, вбит в землю копытами и залит кровью – от ее ужасного ржавого запаха у Локкера пересохло во рту и голова стала тяжелой, будто его крохотные рожки превратились в железные брусья. На горелом пне целая куча мух ела что-то белое с красным. В стороне валялась какая-то жужжащая мухами темная груда.
Локкер не посмел подойти, чтобы рассмотреть. Он и так все понял. Ему не хотелось подробностей.
Он, все-таки совсем еще маленький лосенок, остался в лесу один, совсем один, без мамы, без сестренки, без Стада – а папа со старшим братом так далеко, что никто бы не смог до них докричаться.
И здесь живут медведи, которые убивают лосей. И если Локкер им попадется…
То папа, вернувшись в начале осени, совсем никого не найдет. Как маленький лосенок сможет выжить в лесу один? В лесу, где все-все против него… даже мухи…
Хуже всего стало, когда на лес начали спускаться сумерки.
Солнце склонилось к земле, за деревья; протянулись длинные черные тени, посвежело. Дневные существа прятались по своим жилищам, чтобы не встречать ночь под открытым небом, только птицы распелись – время светлых ночей, птичьих концертов. Но что Локкеру до птиц?
Птицы не боятся тварей из Сумерек. Чего бояться птице? Вспорхнула и полетела. И от медведя улетела, и от волка… А что тебе делать, если ты лосенок?
Мамочка бы перекинулась и близнецам бы позволила. Развела бы костер, они бы легли к ней на колени с двух сторон. Она бы благословила их на ночь, прочла бы древнее заклинание лосей против Сумеречных существ: «Крадущемуся в ночи – нет крови и плоти у этого огня. Отец, охрани огонь, Мать, защити детей». А потом еще перебирала бы их волосы, рассказывала бы сказки, пока близнецы не заснут…
А теперь… Локкер не сможет разжечь костер – огнива у него нет, а перекинуться днем, чтоб поискать трут и кусочки кремня, было страшно. И сейчас перекидываться страшно. Старшей Ипостаси не место в момент опасности: она бегает медленнее, реагирует медленнее, она физически слабее… Старшая Ипостась – для бесед, для любви, для песен и сказок. Для покоя. Для боя – Младшая.
Локкер брел по темнеющему лесу, а в голове крутились ужасные истории, которые рассказывали старшие лосята у костра в зимние ночи, когда несколько семей сбивались в Стадо. Про ночных кровопийц, которые выпускают из земли длинные жала и втыкают их в ноги заблудившимся неудачникам. Про деревья-удавки, которые днем деревья как деревья, а как стемнеет, хватают ветвями за шею, душат и утаскивают в дупла. Про Глаза, которые высасывают душу, если в них посмотришь. И про Зеленого, у которого ни вида, ни формы, но который самый страшный и главный на свете и про которого и думать-то в сумерки опасно.