Стефани поднесла руку ко рту, забыв, что в ней нет сигареты.
- Хочу обратить ваше внимание вот на что. Мы испытывали вирус на животных. Адриан получил целое семейство ярко-зеленых резусов, они жили у него в лаборатории до тех пор, пока проект не был закрыт и обезьян не пришлось… э-э… ликвидировать.
- Но почему компания закрыла проект?
- Деньги. - Стефани скривила губы. - Голодающие бедняки не могут платить за лечение, поэтому лекарства приходится раздавать почти даром. Прибавьте к этому бесконечные дурные слухи, которые незаконным биотехнологическим компаниям, находящимся в непризнанной толком стране, вовсе не нужны. Миллионы людей впадают чуть ли не в истерику, когда речь заходит о трансгенных растениях, а теперь представьте себе, что будет, когда те, кто не может спокойно смотреть на трансгенный стручок перца, вдруг узнают о создании трансгенного вируса человека. Поэтому компания решила, что лучше не рисковать. И закрыла проект. - Стефани бросила взгляд на сумку. - Но Адриан ведь сам побывал в лагерях для беженцев. Человек без родины, беженец из Молдовы, он не находил себе места от мысли, что решение проблемы голода находится в холодильнике его лаборатории и им никто не занимается. И тогда, - она показала на сумку с надписью "Nike", - он вызвал меня. Взял отпуск и поселился в отеле "Генрих IV" на площади Дофина. И я думаю, что, видимо, допустил какую-то ошибку, потому что…
На глаза Стефани навернулись слезы, и она замолчала. Терциан, который к этому времени твердо решил, что с него достаточно, отвернулся к окну и стал смотреть на красочные пейзажи Прованса. Вдали, на востоке, на фоне синего неба виднелись белоснежные вершины Альп, в садах сияли свежей листвой миндаль и оливы, а на склонах холмов зеленели стройные ряды виноградников. В лучах заходящего солнца серебрилась Рона.
- Я буду вашим посредником, - сказал Терциан. - Но я не намерен распространять по всему миру сомнительный продукт ваших биотехнологических исследований.
- Тогда вас просто схватят и убьют, - сказала Стефани. - Причем абсолютно ни за что.
- Мой опыт показывает, - сказал Терциан, - что убивают всегда ни за что.
Стефани сердито фыркнула.
- А вот мой опыт показывает, - насмешливо сказала она, - что убивают большей частью ради выгоды. И я хочу, чтобы массовое убийство сделалось невыгодным предприятием. Я хочу разрушить рынок, на котором торгуют голодом. - Она снова фыркнула, повеселев от своей шутки. - Это будет мой прощальный антикапиталистический жест.
Терциан никак не отреагировал на ее слова. "Жесты, - подумал он, - это всего лишь жесты". Они никогда не влияли на основы мира. Если не станет возможности уморить народ голодом, найдутся пули. Или гербициды производства незаконных приднестровских корпораций.
За окном поезда со скоростью двести километров в час пролетали пейзажи в ярко-зеленых тонах. Пришел проводник, и они купили у него по чашке кофе и сэндвичи.
- Возьмите мой телефон, позвоните жене, - сказала Стефани, снимая со своего сэндвича целлофановую обертку. - Скажи те ей, что ваши планы изменились.
Очевидно, она заметила его обручальное кольцо.
- Моя жена умерла, - сказал Терциан.
Стефани посмотрела на него с удивлением.
- Простите, - сказала она.
- Рак мозга, - сказал он.
Хотя на самом деле все было куда сложнее. Сначала Клер жаловалась на боли в спине, и ей сделали операцию, удалив из позвоночника опухоль. За этим последовала пара недель сумасшедшей радости и облегчения, а потом боли возобновились и было обнаружено, что метастазы проникли в мозг и операция невозможна. Химиотерапия ничего не дала. Клер умерла через шесть недель после своего первого визита к врачу.
- А другие родственники у вас есть? - спросила Стефани.
- Родители тоже умерли. Автокатастрофа и аневризм. - Терциан ничего не сказал о том, что дядя Клер, Джеф, и его партнер Луис умерли друг за другом от СПИДа с разницей в восемь месяцев, оставив ей старинный дом в викторианском стиле, расположенный на Эспланаде, в Новом Орлеане. Дом, который он, Терциан, продал за шестьсот пятьдесят тысяч долларов, внутреннее убранство - еще девяносто пять тысяч, и коллекция дяди Джефа - лошади в изобразительном искусстве - еще сорок одна тысяча.
Терциану не хотелось говорить, что у него полно денег и он может плавать вокруг Европы годами.
Сказать об этом Стефани - значит спровоцировать ее на новые глупости.
Последовало долгое молчание. Его нарушил Терциан.
- Я читал шпионские романы, - сказал он, - поэтому знаю, что нам нельзя ехать туда, куда мы покупали билеты. Нам нельзя даже приближаться к Ницце.
Стефани немного подумала, затем сказала:
- Мы поедем в Авиньон.
Они провели в Провансе почти две недели, останавливаясь в дешевых отелях, которым министерство по туризму не присвоило даже одной звезды, или в крестьянских домиках, где сдавались комнаты. Всю свою энергию Стефани тратила на то, чтобы связаться по мобильнику со своими коллегами в Африке, что ей удавалось из рук вон плохо, отчего она находилась в состоянии перманентного бешенства. Никак нельзя было понять, с кем она пытается связаться и как вообще собирается сбыть с рук свои папилломы. Терциану оставалось только гадать, сколько же человек участвует в этом заговоре.
Они побывали на нескольких местных праздниках, при этом Терциану каждый раз приходилось горячо убеждать Стефани, что появляться на публике для нее вполне безопасно.
Она соглашалась, но при этом напяливала шляпу с широченными полями и черные очки, которые превращали ее в какого-то мультяшного шпиона. Терциан часто гулял по проселочным дорогам, полям, деревенским улицам, отлично загорел и, несмотря на прекрасную местную кухню, сбросил несколько фунтов. Он сделал не совсем удачную попытку написать несколько статей и проводил время в интернет-кафе, занимаясь их доработкой.
И все время думал о том, какой прекрасной была бы эта поездка, если бы с ним была Клер.
- А чем именно вы занимаетесь? - как-то спросила Стефани, застав его за работой. - Я знаю, что вы преподаете в университете, но…
- Я больше не преподаю, - сказал Терциан. - Не стал продлевать контракт. Не прижился на кафедре.
- Почему?
Терциан отвернулся от своего ноутбука.
- Я не слишком щепетилен в вопросах взаимосвязи научных дисциплин. В науке есть такая точка, где сходятся история, политика и философия, - обычно ее называют "политическая теория", но я примешиваю к ней и экономику, и дилетантские взгляды на науку, и это сбивает с толку всех, кроме меня. Вот почему свою магистерскую диссертацию по теории искусств я защищал в Американском исследовательском центре - на моей кафедре философии и политологии ни у кого просто не хватило духу со мной связываться, к тому же у нас никто не знает, что такое этот Американский исследовательский центр, так что я смог там спокойно укрыться. Докторскую я писал по философии, причем только потому, что нашел всего одного мошенника - заслуженного профессора в отставке, который согласился возглавить ученый совет. Проблема в том, что если ты работаешь на кафедре философии, то должен читать лекции о Платоне, или Юме, или еще о ком-то в этом роде и не забивать головы слушателей теориями Мейнарда Кейнса и Лео Жилара. А если ты читаешь курс истории, то обязан ограничиваться общеизвестными примерами из прошлого и не носиться с понятиями перцептуальной механики и идеями Канта о ноумене, и уж конечно, профаны от науки непременно распнут вас на кресте, если вы хотя бы упомянете Фуко или Ницше.
Стефани насмешливо улыбнулась.
- И где же вы собираетесь искать работу?
- Скажем, во Франции? - предположил он, и оба рассмеялись. - Во Франции "мыслитель" - это название работы. Это не обязательно ученый, это просто твоя работа. - Терциан пожал плечами. - А если здесь не получится, то ведь всегда есть "Бургер Кинг" ["Бургер Кинг" - сеть ресторанов быстрого питания.].