— Она по эту сторону окна была или по ту?
— Один хрен. Скажем, всё прошмонали, ни фига у лоха с Бронницкой нет. Я так скажу, и ты стой на своем.
Взревел мотор, уехали.
Вид у Лузина был расстроенный, он чуть не плакал, стоя со своей потаенной шпагой посреди комнаты.
— Как не повезло! как не повезло! Сколько лет ее ждал, ни разу не видел, этим двум уродам показалась.
— Так им что угодно могло померещиться, может, они под кайфом или не раскумарились.
— А Мардарий? Он-то трезв и чист, аки бриллиант. Шипел, голос подал. Он тоже ее видел. Ты видел, котяра?
Кот урчал, терся о ноги, соглашался, подтверждал.
— На что тебе, Лузин, Дуремарова мочалка? — спросил, наливая, Шарабан. — Для чего ты ее так долго ждешь?
— Да это не мочалка была, я о ней и не слыхал никогда.
— Кто же это был?
— Мелюзина, — отвечал Лузин.
— Она кто?
— Фея.
— Да ладно.
— Она фея, — упрямо повторил Лузин, пряча шпагу в трость, — и несколько веков нашему роду покровительствует.
— Лузин, — спросил озабоченно Шарабан, — какому роду? Ты кто?
Стоя посреди комнаты, приосанясь, вытянувшись, слегка закинув голову назад, ответил ему сослуживец из макулатурной конторы:
— Я король Кипрский и Иерусалимский.
В паузе пересек комнату кот, впал в черный ящик своего кошачьего дома, тотчас уснув там.
— Здрасьте, — вздохнул Шарабан, — здрасьте. Что ж это за травы, семь сибирских-то? В Испании есть король, он отыскался, этот король — я?
— Гоголь Николай Васильевич, — сухо сказал Лузин, — жил, было время, на одной улице с моим прапрадедом, услышал, я полагаю, как тот, осердясь, кому-нибудь свой титул объявил: тут классик наш решил, что перед ним старый помешанный, домой вернулся да фразу о короле Испании в «Записки сумасшедшего» (а их он в те поры писал) и вставил.
— Твой прапрадед… На какой же одной улице мог он с Гоголем жить?
— На Средней Мещанской.
— У тебя другая фамилия? Не та, что была у предка?
— Я из бастардов. А титул переходил в нашем роду по наследству, по мужской линии.
— И твоего прапрадеда звали…
— Луи Христодул де Лузиньян, — отвечал Лузин, тщетно вглядываясь в окно, за которым падал нескончаемый занавес: снег.
— Ты говорил, я вспомнил, ты его дом нашел?
— Слушай, — сказал Лузин, — может, нам надо к тебе поехать? Не собираются ли эти отморозки и тебя обыскивать?
— Как они меня найдут? Я переехал. Из центра съехал, квартиру поменял с приплатой на новый район. Нигде это пока официально не зафиксировано. А в старой фатере евроремонт ничего не ведающая бригада воспроизводит. Выпейте со мной, ваше королевское величество.
— Не откажусь, — улыбнулся Лузин. — Может, и вправду камин затопить?
— Твое здоровье. Прозит. Затопи. Как ты сказал — Мелисанда?
Глава тридцать четвертая
Мелюзина
— Некоторые и вправду звали ее Мелисандой.
Сведения о Мелюзине отличались неточностью, противоречивостью. В разных странах, разных местностях, у разных авторов, не говоря уже об устной традиции, о рассказчиках, или о песенной, поэтической, трубадурской, труворской, театральной, ее даже звали не всегда одинаково: Мелюзина, Мелисанда, Мелизанда, Мелуза.
Не везде она летала.
В одних текстах изначально являлась ручейной девой, а по субботам плескалась взаперти в ванной, щеголяя там в гордом одиночестве русалочьим хвостом. Другие тексты утверждали: в дракона превращалась по выходным, с башни родового замка Лузиньянов устремлялась в воздушный океан в обличье крылатого дракона, носилась в небесах, пугая неспящих.
Мужа Мелюзины обычно называли полным именем: Раймондин Лузиньян; но порой говорилось просто «знатный человек Раймондин».
И не все именовали ее «фея»: иные настаивали на «демонице».
Но если суровые кельты прямо говорили: мол, за убийство отца своего, короля Шотландии, осуждена еженедельно превращаться в змею (по субботам?), европейские изнеженные трубадуры утверждали, что отца-короля всего-навсего заточила в горную пещеру (или просто — в гору) за жестокое обращение с матерью-феей, и для убедительности, то есть для документальности, называли отца по имени: король Албании (?) Элипас (субботняя змеиная роль сохранялась за нею). То есть, по европейской версии, сия царевна-лягушка, она же женщина-змея, — инородка, шкипитарка (кто не знает самоназвания албанцев «шкипитары»?); могла ли быть змея иноверкой, литературная братия судить не бралась.