Время молчать и время говорить
Мальчик до двух лет молчал, и все его, немого, жалели.
Как-то разбрелись взрослые, оставили малыша со старшей сестренкой, та, разогрев обед, стала братца звать к столу, а он заигрался, кубики, машинки, не до обеда. Сестра, зайдя с кухни в комнату, громким грозным голосом промолвила:
— Сейчас же садись за стол!
И получила в ответ:
— Седай самой!
С этого момента он самым обычным образом заговорил, как все дети.
Парные просьбы
Когда я была маленькая, мне давали листы машинописных медицинских статей, чтобы рисовать на обороте. Придя в дедушкин кабинет, я просила:
— Дай кинатасик и багами…
А вот еще одна парная просьба. Моя подруга Света Абрамичева сказала дочке Насте, что купит ей куклу.
— Нет! — отвечала Настя. — Я хочу пастолет и ватомат!
Видел
Когда мой старший сын Саша был маленький, он спросил меня:
— Где я был, когда меня не было?
— Ты был так мал, что тебя заметить было невозможно, — ответила я.
— А где ты была, когда тебя не было?
— Я была такая маленькая, что никто меня не видел.
— Нет! — отвечал он. — Я тебя видел!
Медитация
Один из самых распространенных видов японской (и китайской) медитации — подметание дорожек в саду, сопровождаемое шелестом палой листвы. Практикуется, в частности, монахами дзен-буддистских монастырей.
Всем жителям провинции, деревни, всем дачникам российским подметание сие более чем известно, люди даже имеют к нему некую наклонность, — впрочем, не все.
Однажды стоя на веранде второго этажа Комаровской дачи, пребывая в приступе малодушия (обстоятельства житейские иногда побеждают нас, юдоль сильна), временного бездействия (о котором говорят: «руки опустились»), глянула я через дорогу на дом соседей наших Берковых. И увидела привезенную недавно хозяевами из Иванова Анны и Ольги Берковых бабушку с материнской стороны. Было ли ей тогда восемьдесят лет, девяносто, или дело шло к столетию? Все три возраста ей годились. Согбенная, худенькая, еле ходившая (не помню сейчас, — после какой травмы ее привезли, после перелома руки или ноги), медленно продвигалась она по участку с голиком, подметая дорожки, стежки, тропки. За ней влачился шлейф чистоты, точно след за улиткой. Минут десять стояла я в остолбенении, потом приступ мой былой как рукой сняло, устыдись, женщина, принялась я за будничные дела стирок, уборок и иже с ними; возможно, в довершение отширкала граблями ведущую к крыльцу моему тропиночку.
Эту самую ивановскую бабушку наблюдала я тем летом за японской медитацией ежедневно. Участок соседей, и прежде аккуратный, приобрел вид необычайно ухоженный, особенно хорошо видны были идеально выметенные тропки мне сверху.
Много лет спустя рассказала я Ане Берковой, как смотрела на старушку с голиком, а Аня в свою очередь поведала, как незадолго до того лета приехала к бабушке в Иваново, той еще гипс не успели снять, однако к прибытию внучки сготовила она полный обед; суп, котлеты, кисель.
— Бабушка, — сказала Аня, — да зачем же ты такой готовкой себя утруждала?
— Если, — строго отвечала бабушка, — задавать вопрос «зачем?», так и с постели утром вставать не захочется.
Мету я дорожки свои Комаровские, в воображении моем ходит с веником из прутьев на той стороне улицы согнутая старушка, подметают тысячи тропок садовых дзен-буддисты горных да городских монастырей островов или континента, вспоминается стихотворение в одну строчку Ивана Жданова «Осень»; «Падая, тень дерева увлекает за собой листья», — шелест, шорох, вот тень сосны пропала, настал вечер.
Кассандра
Семья уже вернулась из Кирова, из эвакуации, в квартиру на Маяковского; прыгая на ручках то ли у бабушки, то ли у матушки, я приговаривала: «Сеоння консится война! Сеоння консится война!» И объявили вскорости по радио: кончилась!
Прошлое
А потом она завязала свое прошлое в несколько узлов, вызвала мусорщиков, и они увезли его на раздолбанной грузовой машине. Но поскольку узлы оказались неподъемной тяжести, у нее воспалилось сухожилие на правой руке, месяц провела она в гипсовой лангетке, столько же на лечебной физкультуре. К холоду, к теплу, от работы, при неловком движении запястье болело, прошлое возвращалось.