Тяжелые обстоятельства случая вышли в этой Чеченции двадцатого века девяностых годов. И стреляют, и стреляют, такие стрельцы нашлись.
Еще на Кавказе есть армянцы.
До свидания, елка, огонечки твои, до будущего года. Мы тебе благодарные.
Не отдавай меня стрекачу! Стрекач снится, стрекач бежит во сне.
Был он идиот, и была у него идиотка.
А если папа и мама умрут, брат или сестра придут ко мне ночевать?
Господи, смотри, какой телячий кот!
Я услышал: у тебя в голове сумерки.
Ах ты, кот, голова мохнатая, кошачья ушанка!
Хочу, чтобы летом в холод под окнами шли дядьки в валенках, в шубах, в шапках, идиоты такие красивые.
У чайника в носике чаинок застрял.
Горючая лампа снится.
Поет: «Выше ваши заглавы! Ходите прямо!»
У кота обволосела шерсть, лысость проходит.
Поет: «Я вас спою…»
Я вспомнил о будущем.
Иногда под окнами Путин ходит, ручка под ручку, а иногда разбойники.
Упал, как лед с крыши.
Убери ты эту Джульетту Прокофьевну, мне ее музыка не нравится!
Идущего стук колес поезда.
Папа, какой ты умный! Какой ты добрый! Ты — детская поэзия!
То мамино рыло снится, то папина рожа. Страшные сны.
— Не говори, что я умный! Скажи, что я хороший!
— Разве умный — это плохо?
— Хороший лучше, чем умный.
Скальные зубы.
Скоростная больница.
Вампиры опять бродят под окнами.
Паук среди жуков, как котеночек.
Животных надо любить нежно, особенно маму.
Стрекача пресмыкающего показали.
На даче. — У меня в печке президент сидит.
Я: — Вчера не сидел, а сегодня сидит?
— Вчера он в холодильнике сидел.
Отец: — А какой президент?
— Как какой? Путин.
Драже дрожит дрожью!
Когда не вслушиваешься и не внюхиваешься, легче жить.
— Приснился микробот.
— Кто это такой?
— Это такой человек, маленький, но железный.
Я боюсь «инда». Но если оно «даже», я переставаю бояться.
— Если тебе больше нравится всё, чем не нравится, то ты гений. И я иногда гений. Гений мне тоже нравится.
Шутки твои лбом пахнут!
Когда папа долго с заказчиком про проект говорит, у меня яйца чешутся.
Мне жалко больничного старика Иванова.
Добрый день не купишь.
Гражданин поезда.
Такое животное категорическое очень нравится.
— Я старик. Коленки у меня старые, попа у меня старая, грудь у меня старая. Старый я сегодня. У меня голова старая, глаза у меня старые. Скоро я умру. И больше не найдешь такого. Я такой один был.
Кошки мочу сделали.
Чушка и ее чушуёночек.
Кот, кошачья твоя категория!
От этой включенной Матвиенки телевизионный трепет один.
Папа в больнице. Зачем он в больнице? Чтобы в доме не было пусто, буду ворчать, как папа.
Фазаны спать падают.
Музглый совсем кот, сонный, теплый.
Дядя сбрасывает с крыши снег, чтобы была весна.
Люди нам с ним попадались разные. Хороших было больше. В больнице сумасшедшие и медсестры были к нему добры. О чиновниках, занимающихся проблемами инвалидов, лекарствами, постановлениями о рецептах и опеке, говорить неохота. Вспыльчивостью и так отличаюсь, да и за иные мгновения душа болит, совесть нечиста.
— У нас у всех совесть нечиста по отношению к инвалидам, — сказала мне когда-то Женя Жерехова, которую все ее пациенты поминали только добром.
Мне так жаль, что я потеряла две статьи, имя автора первой, переведенной с английского, забыто, память сохранила только название: «Не плачьте о нас». Вторая — газетная вырезка — посвящена была французскому иезуиту, старому уже человеку, отцу Жану Ванье, много работавшему с тяжелыми детьми: он брал на руки исковерканного болезнью маленького ребенка и говорил ему: «Я люблю тебя».
— Не плачьте о нас!
Глава девятнадцатая