В ту осень и в начале последовавшей за ней холодной отрешенной зимы по городу словно некий призрак пробежал, прокатилась непонятная эпидемия одной из невнятных болезней, коим давали названия наобум святых (как метили традиционно женскими именами чудовищные торнадо, смертоносные циклоны: Салли, Мэри, Фанни): «поветрие», «испанка», «инфлюэнца», «птичий грипп»; тогдашняя хворь именовалась «псевдотуберкулезом». Для начала ее средневековый сквозняк прошелся по детским садам. По доморощенной легенде городской, детскосадовские повара, делая салатики из капусты, не удосужились белокочанную крутым кипятком окатить, так, сполоснули из-под крана на скору руку, а на складах, где исходный продукт, в котором деток находят, хранился, грызли его крысы, бациллу и занесли, — или то был вибрион? Симптомы хвори были у пациентов разные, в обязательном порядке всех посещали три «свечи» температурные, три захода к сорока с лишним, в остальном полный разнобой: кто кашлял, кто хрипел, кто покрывался сыпью вроде коревой либо скарлатинной, у мальчугана нашей сотрудницы дня на три ноги отнялись. Заболел и мой пятилетний сынишка, отправившийся в группу свою после эпидемии.
За день до первого подъема температуры взяли у него кровь из вены («для посева, профилактически») и велели мне быстренько отвезти пробирку на анализ. «Куда?» — спросила я. И получила ответ: «На противочумную станцию порта». Сев в такси, держа пробирку за пазухой, поехала я в порт по незнакомым улицам и переулкам по району, чьего и названия-то не знала. Очутившись перед забором из сетки, позвонила я в запертую калитку, минут через пять открывшуюся, проследовала к крылечку казенного двухэтажного здания грязно-белого кирпича, позвонила еще в один звоночек возле железной двери. Долго ждала я, потом за дверью послышались шаги, заскрежетали засовы, появилась предо мною фигура, видимо, женская, в белом, в бахилах до колен, в рыцарских, колом стоящих перчатках, головной убор напоминал шлем, закрыта вся голова, лицо за забралом, я видела только глаза в слюдяной прорези маски — словом, полная иллюзия того, что чума свирепствует, а Чумная Смерть вышла на меня поглазеть.
Я отшатнулась, фигура покачала головою, вытянула руку повелительно, до меня донесся утробный приглушенный глас: «Давайте!» — и я вложила в огромную перчатку пробирочку, обернутую квитком с номером детсада, датой, именем и фамилией. Тотчас фигура исчезла за вратами своего противочумного форпоста, успев напоследок сделать мне императивный жест свободной рукою: убирайтесь поживее. Я помчалась обратно, калиточка сама отворилась и захлопнулась за мною, таксист ждал, для экономии доехала я до ближайшей станции метро, где неадекватно всплакнула на эскалаторе.
Назавтра сын уже лежал с высоченной температурою, на работу я долго не ходила и о том, что произошло за время моего отсутствия, узнала из рассказов разных лиц: Жереховой, Орлова, Мировича, Княгини и нашего начальника Лещенки. О схроне знала только Княгиня, потом Князь под большим секретом рассказал о нем Жене, подарив ей на прощание утаенное перышко. Раза два или три, позже, много позже, мне снилась клиника, магическое действо под ночными небесами у восхолмия с лакокрасочным складом, модификация событий.
Директор сделал Мальчику вторую операцию, чтобы не слышать ее аккомпанемента, радио Орлов в художественной мастерской загодя выключил. Мальчик затемпературил сразу и на третий день был так плох, что на обходе, выйдя из его палаты, терапевт сказала невропатологу: «Дело пахнет простыней», а проходившая мимо со слепком Жерехова эту самую простыню (ею закрывали перед тем, как в морг везти) увидела чуть ли не вьяве, каждую складочку, каждый уголок, всю светотень чохом.
— Интересно, — сказал Лугаревич Лосенко, — что про него даже не скажешь: «Вынесут ногами вперед», — ног-то нема.
Он был готов предложить свои варианты присловья, но Лосенко глянул на него таким тяжелым взглядом, не поленился и лицо свое квадратное к Лугаревичу обратить: тому пришлось быстрехонько ретироваться.
К вечеру палату кварцевали, в цвете инопланетном напоминала она то ли африканский лес полнолунный, то ли сцену из «Синей птицы». «Тише, тише… — шептал Мальчику Тимтирим (Уток лежал под боком, на тонюсеньком одеяле, пытался снять боль, навеять сон, сбить жар), — все мы тут, с тобой, с тобой, тише…» В головах у Мальчика стоял недвижно святой Марей, в углу Назарик держал на плече маленького Шоро, крутившего игрушечную шарманку, слаб был голос шарманки, еле тренькал. Князь молился, коротенькие самодельные молитвы его прерывались всхлипами.