— Я бы тебя за одну эту цитату почетным членом литературной академии засчитал.
— А по нечетным? — спросил польщенный Лузин.
И продолжал Шарабан:
— «Название Киев есть финикийское слово, а древние Малороссияне были не что иное, как Пруссаки или Вандалы, которые напоследок исчезли в Африке».
— Ну, неполная рифма, — заметил Лузин, — наш был не пруссак, черный таракан, крупный.
В закуток заглянул Кипарский:
— Пора домой, рабочий день закончен.
— Мы еще почитаем, — сказал Шарабан.
— Не сегодня, я ключ с собой не взял, Лузин, отдайте мне свой.
— Так у Сплюшки возьмите.
— Давно прибралась, ушла.
Кипарский возился с ключом, закрывал дверь. Шарабан спросил:
— Новые коробки новопреставленных старичка со старушкой завтра распаковывать?
— Какой старушкой? Два старика, братья, известные коллекционеры, один сам помер, другой погиб, под машину, что ли, попал. Что это вы так позеленели? Он на улице погиб, не бойтесь, на книгах крови нет.
— Я разве позеленел? — спросил, закурив, Шарабан, когда начальник скрылся в метели.
— Я так утонченно в цветовую шкалу не врубаюсь, — отвечал Лузин.
Тотчас из-за угла вышла им навстречу старушка с саночками, и он подивился, что в полутьме плохо освещенной улицы видит, какие у нее глаза. «Что за глазки у бабки, — подумал он, — чистой воды аквамарин».
Шарабан поволок старушкины саночки через дорогу, подхватил ее под локоток, осторожно, очень скользко, как вы только ходите, снег неубранный, холод, морозище.
— Это зимы моего детства вернулись, — отвечала старушка превесело. — Думала, помру, больше их не увижу. Снег чистый валит, деревья сказочные, воздух свежайший, красота. Каждый день то по радио, то по телевизору врут: аномальная, мол, погода. Не погода аномальная, а нынешний народ, люди жить разучились, лопата им не по руке, дорогу лень подмести.
Вот пришли прежние зимы на наши униженные и оскорбленные широты, укрыли оплеванную нелюбимую городскую землю чистейшей белизною, овеяли арктическим дуновением заплесневелые заброшенные стены домов.
Из-за Фонтанки сказочным зимним лесом смотрел Лузину и Шарабану вслед Летний сад.
Глава вторая
Метельный звон
— Что-то я не понимаю, — сказал Шарабан, — почему в нашей новообретенной книженции из самоновейших коробок постоянно говорится «лег в кибитку»? Разве в ней не сидят?
— Сам не понимал, — отвечал Лузин, — когда еще мы в школе Радищева проходили. Ямщик сидит, седок лежит. «Бразды пушистые вздымая, летит кибитка удалая, ямщик сидит на облучке в тулупе, в красном кушаке».
— Кибитка и возок — одно и то же?
— Да тебе-то не все ли равно? Тебя сегодня на лирические отступления тянет и прочую отсебятину? Читай да читай. Ты страницу перелистнул, там картинка наклеена, ксерокс, что ли? Покажи. Девушка в парике пудреном…
— Она не девушка.
— Думаешь, они в осьмнадцатом столетии блядовали, как девчушки из сериала «Школа»?
— Ничего я не думаю. Я просто знаю, что это не девушка. Мужик переодетый.
— Трансвестит?
— Травести. Актер доморощенный. Шпион.
— Вчера домой сей томик из винной коробки прихватил? Уже прочел? Так сказать, ты выпил без меня?
— Один мой друг-дизвитьемист, а я его статьи редактирую, оттуда и почерпнул.
— Диз — что?
— Dix-huitième siècle изучает, по восемнадцатому веку специалист. Ну, слушай. Читаем.
«— Хорошо, сударь, что у вас вещей немного, — заметил возница.
— Что? — переспросил Дуглас.
Оба они попытались перейти на язык, который считали немецким, д’Эон рассмеялся, какая ваша барышня веселая, сказал владелец возка.
— Осторожно, там стекло и минералы, образцы, порцелан, гласе, Богемия. Поставьте корзину под сиденье.
— Когда я усну с вашей маленькой коллекцией под головою, — сказал д’Эон, — мне будут сниться клады, алхимики, сокровищницы калифов. Вы так старательно играли роль ученого минералога, что я поневоле вызубрил названия ваших сверкающих цветных образцов, богемские гранаты, пиропы, гроссуляры, хризолит, зеленая шпинель, опал, вот только путаю, что откуда, Рудные горы, Марианские ли, Моравские ли россыпи, и никак не могу выучить варварское двойное название волшебной зеленцы, от которой проходит мигрень и забывается усталость.