Зеленая ночь
ПОВЕСТИ
ЗЕЛЕНАЯ НОЧЬ
1
Заяц сразу опрокинулся на спину. Он терся спиной о землю, будто у него чесались лопатки, и бил в воздухе передними лапами. Джавад еще не опустил ружье, еще стоял, прищурив левый глаз, правым смотрел, как бьется подстреленный заяц. Потом повернул голову, все так же, одним глазом, взглянул на Гариба: вроде бы губы у Гариба дергались. Джавад открыл левый глаз, посмотрел обоими и убедился: тонкие синеватые губы дергались.
Гариб не отрываясь смотрел на качавшиеся под ветром метелки пожелтевшего камыша. Одна рука была сжата в кулак, другая вцепилась в воротник рубашки; длинные топкие пальцы дрожали. Потом рука Гариба бессильно упала, и Джавад мысленно чертыхнулся — чего он связался с зайцем?! Джавад опустил ружье и вздохнул. На месте, где только что бился заяц, стояла лужица крови, а сам заяц из последних сил упирался в землю передними лапами, тащил перебитые дробью задние ноги, пытаясь уйти, уползти в полынник. Вдруг голова его задергалась, маленькое тельце напряглось, вытягиваясь, заяц свалился на бок и закричал, как кричит от боли грудной ребенок.
Шея и грудь Джавада покрылись потом. Он закрыл глаза, чтоб не видеть зайца, не видеть его ставших вдруг тряпичными ног. «Чтоб у тебя руки отсохли, дурень!» — выругал он себя сквозь зубы. Ему показалось, Гариб услышал. Он глянул на него…
Топча сухую полынь, Гариб быстро уходил прочь. Торопясь, он размахивал руками, худые лопатки так и ходили под голубой безрукавкой.
Джавад догнал его у небольшого арыка. И то лишь потому, что тот сам остановился, иначе ему ни за что б не угнаться за Гарибом. Парень сидел на бровке арыка и смотрел прямо перед собой. Джавад хотел сказать чего-нибудь такое, поласковей, но ничего не приходило на ум. С трудом переводя дух, Джавад отбросил ружье, в другую сторону — сумку и встал на колени. Набрав в пригоршни мутной воды, плеснул себе в лицо, но приметил у самой воды маленьких зеленоватых лягушек и выпрямился.
— Охолодился бы… — сказал он, не отрывая глаз от лягушек, и, сняв кепку, провел мокрой рукой по маленькой круглой голове.
— Не хочу, — ответил Гариб, тоже смотря на лягушек.
Джавад резко повернул к нему голову. Шея собралась жирными складками, лицо побагровело, плоские, широкие уши налились кровью. Но губы у Гариба уже не дергались, пальцы не дрожали, и Джавад, тихонько вздохнув, отвернулся. Тотчас шея его расправилась, кровь отхлынула с лица, уши стали нормального цвета. Тыльной стороной ладони Джавад отер капли с куцего плоского подбородка и снова вздохнул. «Правильно говорится: хотел бровь подправить, глаз выколол. Фарач как сказал: чистый воздух — самое его лекарство. А он зря не скажет, он в этих делах покрепче любого профессора. Ну я и сделал, как сказано, привел парня в заповедник, пускай, думаю, хворый на природе побудет, зверей поглядит, пташек всяких, воздухом чистым подышит. Шутка сказать, два месяца отвалялся, пролежни по всей спине… Можно сказать, воскрес. А Фарач прямо заверил меня: недельку в заповеднике побродит, воздухом целебным подышит, и сойдет с него эта желтизна, порозовеет парень. Все правильно, зря только я зайца… Знал ведь, не может он крови видеть. Бывало, курице башку рубишь, так на улицу убежит. Да, не надо было. Недодумал. Считал, может, развлечется… Охота как-никак. Сам-то я эту охоту в гробу видал».
Почувствовав, что брюки на коленях промокли, Джавад хотел было подняться, но колени глубоко увязли в раскисшей от воды земле. Упершись руками, Джавад кряхтя поднялся на четвереньки. Теперь руки увязли, меж толстыми белыми пальцами выперла черная жижа.
— Вот раскормился, туша! — кое-как поднявшись, проворчал Джавад. — Не человек стал. — Он вытер одну ладонь о другую и обернулся к Гарибу: — Сто шесть килограмм — это тебе как? А ведь сорок два года. К пятидесяти, бог даст, сто шестьдесят наберу! — Джавад посмотрел на свой круглый, трясущийся живот и, будто впервые в жизни обнаружив собственную тучность, сокрушенно покачал головой. — И на кой человеку столько сала? А?
Гариб смотрел на сухую полынь и силился улыбнуться, представляя себе зятя худым. Был он худым, конечно, был. Это все мастерская, шапки. Как пришел мальчишкой пятнадцати лет, так с тех пор и крутит швейную машину. Двадцать семь лет будто гвоздем прибит к табуретке с подушечкой. Как тут не растолстеть? А он еще и поесть не дурак. Утром сливки, в обед — пити, да пожирней давай, вечером, что жена ни сготовит, полкастрюли ему. Железа кусок и тот разжиреет.