— Ну ты даешь! — Шаммед матюгнулся и слез с мотоцикла.
На этот раз он отнес Гариба подальше, но, пока усаживался в седло, Гариб снова успел загородить дорогу.
То, что Гариб был такой больной и чахлый, связывало Шаммеду руки. Щелкни — он и готов! Не дай бог, помрет от твоей руки!
Шаммед-Лиса сгреб Гариба за шиворот и изо всей силы швырнул в камыши. Гариб плашмя растянулся в луже, но тут же вскочил, как кошка, и, весь мокрый, бросился к мотоциклу.
Шаммед-Лиса схватил Гариба за шею, вымазанную липкой грязью.
— Да что ж ты ко мне прилип, липучка?! — чуть не плача, закричал он. — Ведь удушу, подлюга!
Шаммед-Лиса смотрел на заляпанное грязью лицо и видел два черных, непримиримо сверкавших зрачка. Ему вдруг стало не по себе. А вдруг спятил парень? Бродит чего-то в камышах…
— Отстань от меня, Гариб! Честью тебя прошу! Ну ради матери твоей Малейки! Чего он тебе дался, этот заповедник?! Ты ж ему не хозяин, не охранник. Садись сзади, домой отвезу. Ну? Пойдем, умою в арыке!
Гариб покачал головой.
Лиса понял, что уговорами ничего не добьешься. Избавиться от Гариба можно было только одним способом: бросить добычу и уехать. Но Шаммед-Лиса был не из тех лис, на которую крикнуть погромче — бросается наутек. «Бросить уток?! С ночи в засаде сидел, по грязи за ними шлепал! Нет, сдохну, а не отступлюсь! Плевать мне, что ты психованный!»
Крепко ухватив Гариба за руку, Шаммед дернул его, чтобы оттащить подальше; Гариб споткнулся, опрокинулся на спину. Не выпуская его руки, Шаммед волок парня по земле.
Рубаха треснула и разорвалась. Острые обломки камышин раздирали Гарибу кожу… Оттащив парня на несколько шагов, Шаммед хотел уже бросить его, но Гариб обхватил руками его ногу и изо всех сил прижал ее к груди. Вырвать ногу не получалось, Гариб висел на ней пудовым куском смолы.
Раздался треск мотоцикла, Шаммед вскинул голову, но тут же опустил ее, не пытаясь уже вырвать у Гариба свою ногу.
Серхан и Адыширин разом соскочили с мотоцикла. Адыширин подбежал к лежащему на земле Гарибу, поднял ему голову, вгляделся в измазанное глиной лицо… И вдруг ахнул:
— Гариб! Ей-богу, Гариб! — Потом снизу вверх посмотрел на Шаммеда: — Ты что же это? Хворый мальчишка, а ты?.. Паскуда!
Гариб наконец выпустил Шаммедову ногу.
— У него там полная коляска… — сказал он и, выплюнув грязь, кивнул на мотоцикл.
Серхан подошел к Шаммеду, схватил его за ворот.
— Попался, Лисица!
— Сколько веревке ни виться, а кончику быть! — сказал Адыширин и ладонью обтер Гарибу лицо.
Малейка обошла все дома на их улице, расспрашивала соседей.
Джавад побывал во всех трех чайханах, по нескольку раз наведывался в разные концы поселка — никто даже и не видел Гариба. Речка по щиколотку, ребенок упадет — не утонет. Будь во дворе колодцы, решили бы: в колодец свалился. Куда он мог деться? Ведь еле ноги таскает.
— Утром ушла, он спал. Пока в школу сходила, часа не прошло. Прихожу — нет парня. Куда, думаю, подевался? Послала к тебе соседского парнишку, думаю…
Малейка не договорила: отворив калитку, Гариб вошел во двор. Все были в сборе — и мать, и Джавад, и Кендиль, и семеро ребятишек. И все смотрели на него чуть не плача. Гарибу стало совестно.
— Есть хочу! — сказал он, поднявшись на веранду.
За два эти слова Кендиль с Джавадом простили ему все грехи. Мать со слезами на глазах бросилась к плите.
— Из дому уходишь — сказать трудно? — плачущим голосом завела она, но уже так, для порядка. — С утра места себе не нахожу. Ну где ты пропадал? Где?
— В заповеднике.
— В заповеднике?! — у Джавада отвалилась челюсть. — Один ходил?
— Один.
— А как же ты добрался?
— Туда с попутной, а обратно Серхан на мотоцикле подбросил.
Малейка окинула сына счастливым взглядом, только сейчас заметив, что на нем старая чужая рубашка.
— А где ж ты рубашку-то взял, сынок?
— Серхан дал. Я свою об кусты порвал. У них там в сторожке полно старья.
— Ты что ж, так весь день и ходил голодный? — Кендиль сердито отстранила прыгавшего у нее на руках малыша.
— Нет. Утром у Серхана поел.
— Спасибо тебе, господи! — Кендиль подняла глаза к давно не крашенному темному потолку. — И болезнь от тебя, и исцеление!
Малейка мысленно воздала хвалу всевышнему.
Джавад хотел было добрым словом помянуть доктора Фарача — на небе, мол, бог, а на земле Фарач, — но раздумал: вспоминать о нем — вспоминать недоброе время; минуло — и слава богу.
Гариб сидел у столба на полу веранды, свесив вниз ноги. Иногда спина его касалась столба, и он сдерживался, чтоб не морщиться.