Во второй автобус набилось столько, что нельзя было закрыть двери. Зейнал посмотрел на людей, гроздьями висевших на подножках, и пальцем стряхнул с носа капельки пота. «Счастливая Джейран-ханум!»
Когда много лет назад Зейнал поступил работать в архивное управление, первый человек, с которым он познакомился, была Джейран-ханум. И вот уже двадцать лет сидит она за столом по левую сторону от него, и не поймешь, изменилась она за эти двадцать лет или нет: такая же быстрая, подтянутая, ладная, все тот же низкий голос, те же живые глаза. Даже очки те же: толстые стекла в золотой оправе. Вот только волосы… Двадцать лет назад они были как старое серебро, а сейчас белые, как хлопок. Джейран-ханум одинока — никого на свете. Она не держит ни кошки, ни собаки, ни попугая. Мало того, что она не вышла замуж, при ней вообще нельзя заводить разговор о семейной жизни, потому что мужчин, а больше того женщин, любящих мужа, Джейран-ханум презирает всей душой.
Смысл жизни был для Джейран-ханум только в работе. Она никогда не опаздывала на работу, но и не засиживалась после шести. Порой Зейналу приходило на ум, что Джейран-ханум где-нибудь тут и родилась, в полутемных подвалах архивного управления, и тут же когда-нибудь отдаст богу душу.
Подошел автобус, и Зейнал ощутил, что сжат со всех сторон и его несет к двери. «Ну все: или сдохну, или попаду в автобус!»
Обеими руками он обхватил портфель, и портфель крепко вдавили ему в живот. Вслед за толстухой с двумя большими корзинами Зейнал втиснулся в автобус.
Он был почти счастлив, но счастье продолжалось недолго. Вплотную прижатый к мощной спине толстухи, он чувствовал, что все люди, сколько их есть — с боков, спереди, сзади, — висят у него на плечах, и стоит ему шевельнуться, они посыплются друг на друга, как кирпичи рухнувшей стены.
Рука, сжимавшая ручку портфеля, онемела. Острый край корзинки впился ему в коленку.
— Пожалуйста… подвиньте корзинку… Немножко…
— Куда?! — заорала толстуха. — Куда я ее подвину?
— Но она мне впилась в колени!
— В колени ему! Мужик называется!
Зейнал умолк, понимая, что продолжать бессмысленно, но было поздно.
— Мужики пошли! — орала толстуха, все больше входя во вкус. — Не мужчина, а сливочное мороженое: тронешь рукой — тает. Нет терпения, не лезь в давку!
Коленку резало, как ножом. Спина ныла от неподвижности. Зейнал попытался податься в сторону.
— Эй, чего крутишься? — тяжелая рука легла ему на плечо.
Но Зейнал уже не обращал внимания ни на голос, ни на тяжелую руку его обладателя. Стиснув зубы, он изловчился, вылез из-под навалившихся на него тел и стал боком к проходу. Пот, струящийся из-под бровей, заливал лицо, глаза щипало…
Прямо напротив Зейнала было открытое окошко. За окошком тянулись тротуары, мелькали деревья, шли люди, лица которых он не мог различить. Черная «Волга» поравнялась с автобусом. Рядом с водителем сидел мужчина, похожий на Зейнала: такого же возраста и сложения. Задние сиденья были пусты. Откинувшись на спинку, мужчина сидел в удобной, непринужденной позе, но, похоже, устал: глаза у него были как у пьяного…
Беспрерывно сигналя, черная «Волга» проскользнула мимо, унося дремлющего на переднем сиденье пассажира.
«Все! — Зейнал сдул капли пота с верхней губы. — Покупаю машину!»
Дома мысль эта не только не оставила Зейнала, наоборот, завладела всем его существом. За ужином, когда и разговоры, и мысли вроде бы были о другом, черная «Волга» с дремлющим на переднем сиденье человеком упорно стояла перед его глазами. «Куплю! Возьму и куплю машину!» Зейнал даже вздохнул облегченно, представив себе, что никогда больше не сядет в проклятый автобус.
Шафига убрала посуду, принесла чай.
— Я покупаю машину, — сказал Зейнал, когда она поставила перед ним стакан с чаем.
Жена и бровью не повела. Руфат и Назиля строили в уголке дом и, похоже, просто не слышали его заявления.
— Я покупаю машину! — громко повторил Зейнал.
— А ты с ума не сошел? — Шафига ласково улыбнулась.
— Почему? Все покупают!
— Папа, а какую ты купишь? — крикнул из своего угла сын.
«Действительно, а какую?» Как-то он не подумал. Просто забыл.
— «Жигули», — ответил Зейнал. — Надежная машина.