Гариб пришел из армии окрепшим, в плечах раздался, но все равно полгода зять не разрешал ему работать. «Пускай отдохнет. За два года ребенку досталось». Ну, а по прошествии полугода собрались всей семьей, подумали и решили, что нечего парню метаться туда-сюда, пусть Джавадово ремесло осваивает. Чем плохо шапки шить? Руки чистые, ноги в тепле, ни излишков у тебя, ни недостатков, спи спокойно. Да и дело хлебное. Слава богу, хватает еще мужчин, которым шапки нужны. Пускай летом и ходят с открытой головой, а зимой снег, мороз — без шапки не обойдешься. Азербайджан есть Азербайджан, не Африка.
Утром Гариб вместе с Джавадом шел в мастерскую, вечером они вместе возвращались домой. Приглядывался, прислушивался, делал, как учил его зять, — успешно постигал науку.
Джавад совсем уж собрался рядом со своей открыть мастерскую для Гариба — по комбинату бытового обслуживания, — но тут нежданно-негаданно вышла большая неприятность. Гюльсум по секрету сообщила дяде, чтоб немедленно приезжал к ней в Баку — случилась беда.
Гюльсум училась на последнем курсе фармацевтического техникума, не сегодня завтра должна была получить диплом, и Джавад не на шутку обеспокоился. Не иначе, экзамены завалила. Еще-то какая может быть беда? Девушка скромная, идет — глаз не подымет, говорит с кем — краснеет как яблоко.
Джавад взял денег — расходы будут — и отправился в Баку.
Вернулся он через два дня сам не свой. Оставил лавку на попечение Гариба, снова отбыл в Баку и оставался там пять дней. На этот раз Джавад приехал вне себя от бешенства. На все вопросы Кендиль отмалчивался, сказал только; «В тихом омуте-то, оказалось, черти водятся».
Спустя недельку-другую как-то вечером сидели они втроем — Малейка с Гарибом и Кендиль. Болтали о том о сем, а потом Кендиль вдруг и говорит: «Вот что, братик, Гюльсум наша — сам видишь — цветок-девушка, зачем на сторону отдавать? Жениться б тебе на ней, и пусть бы жила у отцовского очага».
Малейка согласилась: «Верное твое слово. Мы ведь, сынок, с Джавадом родня, один корень. Так пускай от того корня ветви ветвятся. В тяжелое время дядя Джавад выручил нас с тобой. Кормил, поил. Мы у него кругом в долгу. Да и она сирота безответная, ни отца, ни матери у девочки…»
Если говорить честно, Гарибу и в голову не приходило жениться на Гюльсум. Нравиться она ему нравилась, но чтоб жениться!.. Конечно, если Джавад хочет. Он за Джавада умереть готов, не то что взять замуж его племянницу.
После того как Гариб согласился, настроение у Джавада понемногу стало налаживаться. Через два дня он поставил в мастерской вторую швейную машинку. «Я подумал, зачем нам еще мастерская? Одной хватит. Будем рядышком сидеть да работать».
Но тут случилась новая беда.
Как-то раз, когда подошло время обеда, Джавад встал и потянул за руку Гариба: «Пошли, заправимся!»
Гариб помотал головой: «Подожди, дядя, чего-то паршиво мне…» И положил голову на швейную машинку. Несколько раз простонал и закрыл глаза. В груди резало нестерпимо, будто кто ковырял ножом. Что же это? Бывало, у него последнее время побаливало, давило под ложечкой, но чтоб так… Мокрый весь: лицо, шея, грудь… Левая рука онемела…
Гариб попытался встать. Ноги были как ватные. Снова сел. Боль вроде стала отступать, но сердце будто сорвалось с места. Оно не билось ровными сильными ударами, а трепыхалось, как выброшенная на сушу рыба. Время от времени оно вообще переставало биться, и тогда Гариб широко раскрывал рот, чтоб побольше захватить воздуха…
Джавад с ужасом смотрел на серое лицо парня, покрытое мелкими бисеринками пота.
Не мешкая, он поймал машину, привез шурина домой и послал старшего сынишку к Гюльсум в аптеку. «Она вроде врача, с лекарствами дело имеет, должна знать, какое от чего».
Пришла Гюльсум, покусывая от смущения губы, посмотрела у Гариба язык, горло, оттянула нижние веки. «Я думаю, это печень». И дала какие-то таблетки.
В полночь приступ повторился, под утро — еще. Гариб лежал без сил, есть ничего не мог, только просил пить.
Гюльсум два дня не отходила от его постели. Когда начинался очередной приступ, девушка бледнела не хуже самого Гариба и, не умея помочь, надушенным платочком вытирала ему пот.
Гарибу не нравились таблетки, которые она ему давала, — от таблеток его мутило, — но нравилось, что Гюльсум с ним сидит.
Раз вечером, когда Гюльсум собралась уходить, Гариб, осмелев, коснулся ее руки и негромко сказал: «Не уходи». Гюльсум до полночи просидела возле него, пересказывая индийские фильмы, которые во множестве видела в Баку. Гариб не выпускал ее руки, держал он ее неумело, неловко, словно щупал пульс. Что там было в индийских фильмах, Гариб не вникал, он слушал ее голос, и на его бескровных губах скользила слабая, больная улыбка. След этой улыбки оставался на его лице и тогда, когда он заснул. Пока не начался новый приступ.