Я достал из сумки с провиантом кусок хлеба и покрошил голубям. Тут же, шумно хлопая крыльями и теряя перья, прилетела целая стая.
Мне стало грустно. Меня выпихивали из зоны комфорта. Не скажу, что я был в восторге от того, как устроена моя жизнь, но она привычна, понятна, в нее можно спрятаться, как в детстве я прятался под одеяло от темноты. Я социофоб.
Признаться матери, что мне страшно уезжать я не мог: все — таки она женщина, наверное, несчастная женщина, а я какой — никакой мужчина, даже если конченный инфантил и нытик.
Мой поезд подали без опозданий.
— Мальчик один едет? — Проводница смотрела добрым усталым взглядом.
— Да.
Мы прошли в вагон и нашли мое место. Оно было внизу, а мне хотелось наверх.
— На станциях не выходить. В Москве зашел, в Томске вышел, все.
Мать вышла, оставив меня в вагоне с незнакомыми людьми.
Она о чем — то разговаривала с проводницей, и кажется, сунула ей в карман деньги, насколько было видно из окна.
Наш поезд тронулся. Мать осталась на перроне. Она махала рукой и силилась улыбнуться, ее губы дрожали.
А я поехал в неизвестную Тьму — тараканьку, где — то на краю земли.
Замелькали подмосковные дачи, потянулись леса. Я смотрел в окно и не двигался, словно оцепенел.
Потом пришла проводница. Показала мне, как застелить постель, где находится мусорка и туалет. Сказала, что я в любой момент могу к ней обратиться. Мне она понравилась. И я приободрился.
Когда принесли чай с пакетиками сахара, мне стало совсем хорошо, и даже весело.
Мои попутчики.
Их было двое в купе. Моя верхняя полка оказалась свободной.
Рядом, на нижней ехала пожилая тетя, лет пятидесяти. Над ней лежал мужчина, как я потом узнал, он возвращался домой с вахты.
Женщина каждые два часа открывала сумку с бесконечными запасами еды. Она угощала меня вперемежку печеньем, конфетами, яйцами, колбасой, котлетами и солеными огурцами.
Мое твердое желание стать вегетарианцем улетучилось от запаха этих котлет, которые она заботливо подкладывала мне в чистую одноразовую посуду.
Потом вниз спустился мужчина и тоже стал ковыряться в сумке, перебирая пакеты.
— Вас еще в военкомат не вызывают? — Участливо спросила его женщина.
— Нет пока, но всеобщую объявят, куда деваться.
Мужчина ел заваренную кипятком лапшу и тускло смотрел в окно.
— Даа, — сочувственно потянула женщина и тоже посмотрела в окно, — Может до этого не дойдет, у нас армия крепкая. "Всех сильней", как в песне поется. Справятся. — Она помолчала, но видимо этот вопрос волновал ее. — Вот так жили одним народом и, вдруг, на тебе! Сколько у меня подруг на Украине! Одна моя знакомая, еще в начале боевых действий, когда наши к Киеву подошли, вот, собрала она вещички, самое необходимое, взяла кота и подалась вместе со всеми, как беженец. Кое — как добралась до Германии, с приключениями, но добралась. Приняли там правда, говорит, хорошо, поселили в отеле, трехразовое питание, все условия. Но кота, говорят, надо стерилизовать. Там это обязательно, никаких никому исключений, если ты не заводчик и то, строгие правила. И не поспоришь: ахтунг — шнелер, и все тут. Ну вот, подумала она, взяла кота в охапку и бежать назад. Только говорит вышла из отеля, и как специально/женщина понизила голос, чтобы я не слышал, но все равно было слышно/ выхожу, гляжу два мужика целуются. Но это я уже, говорит, точно выдержать не могу. Никого не осуждаю, пусть живут как хотят, но смотреть на это не хочу. Будь, что будет. И вернулась домой в Киев.
Мужчина усмехнулся краем глаз.
— Что они так в эту Европу стремятся? — Продолжала женщина. — Вон, наша страна какая красивая.
Мы проезжали неизвестную крохотную станцию. По перрону бабушка тащила огромный чемодан на колесиках и дорожную сумку. Двое парней сидели на корточках и курили.
Я не стал слушать дальше, надел наушники и зарылся в ТикТок.
Моя мать редко смотрела телевизор. Иногда новости, и то равнодушно и молча. Мне казалось, что ей все — равно, что происходит в мире. Но когда показали разрушенные города, мать сказала, глядя на экран: " Господи помилуй. Спаси и Сохрани" и перекрестилась. Это было второй раз, когда я увидел, что мать крестится. Когда мне было лет пять, мы зашли с ней в церковь. Тихо горели свечи, отражаясь в темных иконах. На улице была зима и холодно. А здесь тепло и таинственно. Мать подошла к иконе и долго стояла. Потом целовала икону и крестилась. Даже взяла мою руку и показала, как класть крест.
Как же хорошо спать днем в поезде! Как сладко вздрагиваешь, просыпаешься на секунду, и опять засыпаешь под этот упоительный стук колес.