— Георгий Никитич, вы это бросьте. Человек я нервный и очень сильно пуганый. И мой вам совет, бросьте свои партизанские привычки.
— Я те брошу! Я тебе так брошу! Я вам покажу...
— На «вы» перешли, это хорошо. Вот так и надо, — продолжал Макаровский, как ни в чем не бывало. — Автомобиль — сложная машина, его мало построить, его еще надо довести до кондиции.
Управляющий двинул кулаком по столу. Раз, другой. Но уже ясно было, что остывает.
— Ладно, — сказал, — вы меня, Сергей Осипович, простите, я ведь тоже... человек. Ну, что ж это происходит! Ну, что ж это такое! Сколько ждать еще можно?
— Все готово. Теперь только терпение.
В механосборочном на козлах уже собирали вторую машину, а рядом с ней третью. До седьмого ноября оставалось четыре дня.
Десятый грузовик закончили шестого ночью. Окрасили в красный цвет, цвет революции, и поставили сушить. К утру он обсох, но был липким, и, когда до него дотрагивались, на красной эмали оставались следы.
Все десять машин выстроили в ряд. Гудели моторы, из выхлопных труб вырывались клубы серого дыма. Пели шестерни в коробках передач. Шоферы ходили вокруг машин. Подкачивали баллоны, ставили зажигание.
— Ну, тронулись! — распорядился управляющий. — По машинам!
Колонна двинулась.
Соблюдая дистанцию, выкатывались из заводских ворот. За рулем головного грузовика сидел инженер Ципулин в черных перчатках с крагами. Встречный ветер рвал кумачовое полотнище, прикрепленное по борту. «Рабочий-хозяин строит автопромышленность, которой не было у капиталиста-хозяина!»
Когда въезжали на Красную площадь, оркестр в длинных кавалерийских шинелях, блеснув трубами, заиграл было «Встречный марш», но звуки его потонули в нескончаемом «ура!» и «даешь!»
Грузовики были красные как знамя. И даже еще красней.
— Да здравствуют советские рабочие!
— Ура!!!
Вся амовская колонна, все те слесари, токари, литейщики, кузнецы, обойщики, сверловщики, инженеры и служащие конторы, счетоводы, бухгалтеры, все, кто ехал на десяти красных грузовиках, и те, кто шел следом, потому что на всех места не хватило, запели «Вихри враждебные».
— «Вихри враждебные веют над нами, темные силы нас злобно гнетут...»
Управляющий Георгий Никитич с глазами, полными слез, с учащенным сердцебиением от восторга и радости, его охвативших, пел вместе со всеми, и ему казалось, что над площадью из всех голосов громче всех его голос поднимается, забирает вверх к куполам Василия Блаженного и катится в четком ритме по зубцам кремлевской стены, как по клавишам.
— «Но мы подымем гордо и смело знамя борьбы за рабочее дело...»
Расцеловав всех, кто оказался рядом, Георгий Никитич уже за Каменным мостом сел в свой «протос» и разрыдался. Кузяев опустил боковое стекло.
— Никитич, ты это... ну... успокойся... Никитич...
— Ой, Петя, сил нет... До какого ж счастья дожил...
А между тем в заводской столовой, украшенной флагами и портретами вождей мирового пролетариата, готовились к торжественному собранию и ждали гостей из ВСНХ, Моссовета, ЦУГАЗа, Металлургтреста, Госбанка... Ждали делегаций от «Динамо», «Серпа и молота», «Красного пролетария».
— «Пусть буржуй пузырится, Коминтерн все ширится, СССР крепчает и к борьбе зовет», — пели заводские синеблузники. И весь зал подпевал под баян:
— «Покраснел китаец, покраснел индус, я, говорит, хозяина эх, больше не боюсь!»
У заводской проходной возле десяти красных грузовиков стояла толпа, и в ртутной глубине автомобильных фонарей отражались возбужденные лица.
Вспоминали события дня. На Театральной площади, возле здания Автоклуба, когда колонна остановилась, чтобы проверить моторы и подождать отставшую машину, к ним вышли работники клуба и его старые члены, еще с дореволюционным стажем. Начались вопросы, и удивление было чрезвычайное.
— Один дядёк грузовик наш со всех сторон обошел, все клейма осмотрел, ажно под картер заднего моста подлез, гриб старый, и все не верил, что наши машины! «Какого, — спрашивал, — завода». — «С АМО!» — «АМО, — твердит, — машин не выпускает».
— А у нас, ребята, тоже один допытывался, неужто сами сделали.
— Чего один! Считай, каждый спрашивал!
— Шоферам почет! Товарищ Ципулин, сядьте за штурвал, покрасуйтесь, а мы поглядим.
— Подсади, братва, героя труда!
— Да что вы, что вы, товарищи, — смущенно отнекивался Ципулин, и розовая краска заливала его всегда бледное лицо. — Я, я, право... Я понимаю...
Парень в морском бушлате, слегка навеселе по поводу пролетарского праздника, ударил чечеткой: «Эх, яблочко, да на тарелочке, два матроса подрались за одной девочки...» Ему замахали: «Давай другую».