— Тикайте, ребята! Атас! Комсомольцы!
— Вассер!
Даниловские, им видней было, к себе побежали, а симоновские оглянулись и поняли, поздно: с двух сторон окружали их амовские комсомольцы.
Степа в пылу хотел было вырваться, но взяли его крепко.
— Давай, разбойник, двигай в ячейку, шагай...
— Я не разбойник.
— Шагай, шагай. Сейчас выясним, что ты за элемент.
Их отвели в ячейку комсомола. Секретарь говорил, что нельзя бить по морде будущих товарищей по классу, на сознательность нажимал, и прямо в ячейке записали всех в секцию бокса при клубе «Пролетарская кузница», а в следующий выходной устроили на Москве-реке физкультурный праздник и выставили плакат: «Старому быту — гроб, даешь физкультуру и спорт!»
Так вот и кончились кулачные бои. Было это в ноябре 24-го года.
Все Кузяевы жили дружно. Виделись на заводе каждый день. Раз в неделю, как минимум, собирались по-родственному попить чайку, обсудить текущий момент, поиграть в лото, в картишки перекинуться по носам. Били всей колодой, но не сильно, и хохотали до слез.
Проигравший кричал в окно с седьмого этажа: «Мозгов козлиных можно прислать?» Шутка была такая. Прохожие внизу задирали головы.
Старший, дядя Петя, был человеком молчаливым. Степа его очень уважал и побаивался. При дяде Пете хотелось говорить об умных вещах. Зато с дядей Мишей было легко и весело. Степа любил ходить с ним на базар покупать квашеную капусту.
Дядя пробовал капусту на зуб, проверял на цвет, спрашивал:
— А кочерыжку в нее покрошил? То-то и оно... Без кочерыжки не капуста, бумазея. Не скрипит и крепости нет. Маленько, меленько поруби. Ну, до следующего года, хозяин. Бывай здоров!
И в сале дядя Миша разбирался до тонкостей. Пробовал кусочек, интересовался:
— Кабанчик, свинка? Покрытая, непокрытая? Да, в следующий раз щетинку палить будешь, мучкой потри.
— Так тер!
Дядя щурил хитрый глаз:
— Тер, говоришь? Ай-яй-яй...
— Ну, мука не та! Ну...
— Вот... Надо с сольцей, чтоб малосол был в копоти.
Дядя Петя жил в огромном восьмиэтажном доме, принадлежавшем когда-то домовладельцу Бурову. Так его и называли — буровский дом. Рябушинские арендовали его для заводских служащих и мастеров.
У дяди Пети была комната на седьмом этаже в большой квартире, где жили еще три семьи, там всегда было шумно и интересно. Там была ванная, уборная, в коридоре на стене висел велосипед, упирался педалью в стену.
Отец с дядей Мишей стояли внизу, ждали лифта, когда спустится, а Степа бежал вверх по лестнице, всегда их опережал и звонил в дверь четыре звонка.
У дяди Пети была семья. От отца Степа знал, что женился Петр Егорович поздно. Его жена, тетя Маша, первого мужа похоронила, и девочка Клава, которая всегда называла дядю Петю папой, совсем даже не его дочка.
Дверь открыла тетя Маша.
— Милости просим. Отдышись, Степа, вот ведь сердечко выпрыгнет. Снегирь, раскраснелся весь.
— Я ничего... Я бежал...
— Вижу, что бежал.
Из коридора выглянул дядя Петя.
— Привет Кузяевым. Отец где?
— Едет...
В комнате у дяди Пети пахло пирогами с вареньем и жареным мясом.
— Садитесь, гости дорогие. Обедать будем.
Девочка Клава, причесанная, с бантиками в косичках, сидела на диване, делала уроки.
В комнате стоял круглый стол, накрытый белой скатертью, а не клеенкой. Был дубовый буфет с посудой. На стене висела фотография Сакко и Ванцетти, и зеркало там блестело, украшенное двумя крахмальными расшитыми полотенцами.
Всю мебель — и буфет, и стол, и стулья — дядя Петя сделал сам. Отец всегда им восхищался, говорил: «Человек он технически грамотный». Таким же был младший брат, Вася, Васятка, но сгорел в гражданскую в Крыму. О нем вспоминали со вздохами и пили, чтоб пухом была ему сухая перекопская земля.
Сели обедать, ели бульон с гренками, хвалили тетю Машу. Потом было мясо в соусе, а потом чай с пирогом.
Взрослые говорили о заводских делах.
— Я б на твоем месте, — доказывал отцу дядя Миша, — давно бы пошел на повышение! Уж и в партячейке неоднократно и давно говорят, что ты вырос, партиец, рабочий человек, пора тебе в выдвиженцы. Пора, Петруша. Я тебе говорю...
— Я командовать не умею, — оправдывался отец. — За штурвалом ничего, а как психану, то с тормозов меня сносит.
— Ты ж самоотвод себе в прошлый раз дал по совокупности нервной системы. Так и в протокол занесли!
Отец смущенно улыбался. Он боялся ответственной работы, потому что не умел командовать. Ему не нравилось повелевать и не умел он этого. Он лучше сам готов был все сделать тихо и спокойно, чем просить кого-то.